Осень

— Что это вы толкуете насчет приличий, тетя? А позвольте вас спросить: приглашать в дом к обеду актеришек, когда еще не кончился срок траура по отцу, это что, тоже прилично? — Презрительно и бесстрашно она смотрела прямо в лицо госпоже Ван.

— Шу-хуа, помолчи, — испуганно уговаривала (вернее сказать, умоляла) ее Шу-чжэнь, боявшаяся, что Шу-хуа накличет на свою голову какую-нибудь беду. Она сочувствовала Шу-хуа, но не понимала ее и не могла помочь ей.

— А ты, племянница, пойди и скажи это самому дяде Кэ-аню. Прилично или нет — не тебе об этом рассуждать. Ты не очень-то воображай — вот что я тебе скажу. А то даже старших ни во что не ставит! Смотри, как бы я твоей матери не пожаловалась. Пусть проучит тебя как следует! — Все это было сказано на ветер, так как госпожа Ван редко поддавалась своему гневу и всегда, даже в пылу раздражения, не теряла способности рассуждать здраво; она не стала бы необдуманно прибегать к пустым угрозам для самозащиты. Но сегодняшнее чудовищное, как ей казалось, оскорбление и вызов, брошенный ей, вывели ее из равновесия; она не могла спокойно обдумать, какой ей сделать шаг для того, чтобы сломить противника. Она знала, что за противник перед ней, знала, что обычным оружием ей не поразить Шу-хуа — она уже однажды потерпела поражение, когда попыталась применить это оружие против Цзюе-миня. Поэтому в данный момент ей ничего не оставалось, как бросить наудачу несколько угроз, отступить под их прикрытием, а затем исподволь обдумать меры отмщения.

— Пойдемте, госпожа Ван. Непременно нужно сказать ее матери. Уж если за это ее не накажут, тогда где же правда? Ну и молодежь пошла — в наше время такой не было. Когда старый господин был жив, он такого не прощал, — рассуждала вслух Чэнь итай, с ненавистью глядя на Шу-хуа.

— Пойдемте, барышня, — позвала Ци-ся, чуть не плача от волнения.

Неожиданно Шу-хуа вспомнила, как поступил когда-то ее брат, Цзюе-хой. Ее озарила смелая мысль. Она не собиралась отступать, нет; наоборот, она хотела пустить в ход свой воинственный пыл. Гнев и раздражение лишь придали ей энергии. Она вся горела, лоб покрылся бисеринками пота. Но ей был по душе этот прилив энергии. Она шагнула к Чэнь итай и не спрашивала, а скорее допрашивала ее:

— Раз уж ты заговорила о старом господине, Чэнь итай, то я тоже кое-что вспомнила. Может быть, ты скажешь, отчего умерла жена Цзюе-синя? Не твоих ли рук это дело? Ты — настоящий оборотень! И еще хватает бесстыдства разглагольствовать здесь! Так слушайте — я вас не боюсь. Я не позволю, как Цзюе-синь, оскорблять себя. Не считайте, что другие хуже, чем вы, и не пробуйте выкидывать со мной ваши штучки!

Не успели госпожа Ван и Чэнь итай ответить, как раздался голос Цзюе-миня. Он шел из беседки и еще издалека услышал ссору. При последних словах Шу-хуа он был уже рядом с ней и слышал все. Ее ораторский пыл, которого он никак не мог ожидать от нее, доставил ему полное удовлетворение. Он знал положение в семье, знал характеры и качества представителей старшего поколения и считал, что может постепенно справиться с ними. Дождавшись, пока Шу-хуа кончит, он тут же вступил в разговор, так что Чэнь итай и госпожа. Ван не успели раскрыть рта.

— Что ты с ними ссоришься, Шу-хуа? Жуй-цзюе мертва, зачем вспоминать это? Пойдем лучше в беседку. — Он взял Шу-хуа за руку. Шу-чжэнь тоже помогла ему уговорить Шу-хуа.

— Цзюе-минь! — гневно позвала госпожа Ван. Остановившись, Цзюе-минь что-то пробурчал и недовольно взглянул в сторону тетки, ожидая, что она скажет. — Ты не слышал, что тут только что говорила твоя сестра? — угрожающе начала та. — Вы плохо за ней смотрите. Она обругала и меня, и твоего дядю, Кэ-аня, и Чэнь итай. Я допускаю, что она еще молода и не понимает, что делает. Я не стала спорить с ней, но вашей матери и вашему старшему брату я пожалуюсь. Ведь я ее не ругала, а она на меня напустилась. Хорошенькую дочь твоя мамаша воспитала! Вот я спрошу у матери, можно ли так себя вести!

— Вот и спрашивайте маму, тетя. Я ведь тоже в приличиях не разбираюсь, — холодно ответил Цзюе-минь.