Осень и Ветер

Мне хочется сказать ей о многом. О том, что забыть и простить — это два берега огненной реки, которую не пройти и не переплыть. О том, что любовь может воскресить или убить. Но в ее глазах нет и намека на желание услышать хоть малую толику моих истинных чувств. Может быть, мы просто перестали говорить на одном языке?

Протягиваю ладонь и даю себе право на одну единственную вольность: глажу Лейле по щеке. Она тут же бросается навстречу, ищет ласки в моих объятиях, но я просто стою столбом, и в руках нет ни капли тепла для нее.

— Когда у людей гангрена, Лейла, они мучаются от страшной боли. И даже когда им удаляют конечности, они еще долго чувствуют, как горит несуществующая рука или нога. Ты — моя удаленная конечность, Лейла. Ты просто фантомная боль.

Она смотрит на меня с полным непониманием, о чем я говорю. И не потому, что глупая. Просто теперь мы говорим на разных языках.

Я отодвигаю Лейлу в сторону и, не оборачиваясь, иду прочь.

Ева ждет в машине и с теплой улыбкой вручает мне большой стаканчик кофе. Она даже села на пассажирское сиденье, всем видом давая понять, что вести буду я.

— Не сладкий, — хвалю я, потягивая из трубочки обжигающе горячий американо.

— Сам же сказал, что я не безнадежна, — урчит она.

Ни вопросов, ни упреков, ни единого намека на обиду. А ведь моя Осень умная женщина и даже если не поняла, что это и есть та самая женщина, разбившая мне сердце, то близка к такому выводу. Но ничего не спрашивает.

Хочется прикоснуться к ее волосам: люблю, когда она их распускает, и золотистые локоны обрамляют лицо вот как сейчас. Но на моих пальцах Лейла и мне не хочется пачкать Осень грязью прошлого.

— Поехали ко мне, — предлагаю я.

Мы договорились, что просто погуляем вместе, потому что сегодня в шесть у нее какая-то онлайн-встреча, завтра весь день расписан по минутам, а на воскресенье я сам вытребовал у нее обещание спать весь день. Но сейчас я нуждаюсь в ней как никогда остро. Сама мысль о том, чтобы отпустить Еву вызывает ноющую тоску. Не знаю, почему вдруг чувствую такую сильную зависимость, как будто уходя, Осень заберет с собой и мое дыхание.

— Поехали, — соглашается она, обхватывает губами трубочку и, немножко жмурясь, тянет свою сладко-молочную вкусняшку.

— Что у тебя там? — спрашиваю я, заводя мотор ее «Мерседеса».

— Моккачино.

— Хочу попробовать. — Не верю, что делаю это, но, тянусь, с намерением поддаться на ее уговоры. Осень вкладывает кончик трубочки мне в рот, делаю глоток. Шоколад, ваниль, нотка кофе и умеренная сладость. — В следующий раз, Осень, мне тоже такое заказывай.

Улыбка триумфа на ее лице ярче взрыва сверхновой.

Уже в подъезде моего дома, мы тянемся друг к другу. Целую ее жадно, как мальчишка-хулиган, который нашел свою девочку-отличницу. Она откликается, шепчет: «Сумасшедший Ветер, сумасшедший…». Сумасшедший, потому что совершенно не хочу себя контролировать.

Едва дверь моей квартиры закрывается за нашими спинами, я толкаю Осень к стене. Не хочу больше ждать, даже, чтобы раздеть ее до конца. Сбрасываю пальто, одновременно покрывая поцелуями ее шею, теряясь в запахе волос, постанывая от того, как сильно она толкается навстречу моим губам. Осень торопливо скидывает пальто, и я забрасываю ее ноги себе на талию, всем телом вжимая спиной в стену. Сегодня она в юбке и почти рычу, когда пальцы находят под джинсовой тканью кромку чулок.

— Не могу ждать, — признаюсь с такой отчаянной откровенностью, словно перед казнью.

Ева молча всхлипывает, но каждый жест, каждая нотка дыхания со вкусом шоколада и ванили, говорят, что она примет любой вариант. Отодвигаю в сторону ее трусики, натыкаясь пальцами на влагу. Голова кружится, сердце грохочет, как барабанщик. Тяжелее всего расстегнуть брюки, но я справляюсь. Когда прижимаюсь к ней готовим взорваться членом, Осень откидывает голову и вдруг широко распахивает глаза. Я в ловушке ее мшистого взгляда и когда наши тела соединяются в один глубокий толчок, мы смотрим друг на друга.

Это гипноз.

Или магия?

Я цепляюсь в ее бедра так сильно, что суставы сводит судорогой. И каждое движение дарит боль и наслаждение этой болью. Словно умираю и воскресаю с интервалом в четверть секунды. Никогда за последние два года я не чувствовал себя настолько живым, наполненным до краев чем-то новым.

— Еще, пожалуйста… — молит Осень, и я отбрасываю в сторону все попытки контроля.

Нам больно, но мы оба нуждаемся в этой боли.

Я слишком резкий, слишком нетерпеливый. Я так глубоко в ней, что с каждым толчком боюсь расколоть ее на части. Она царапает мне спину, и я знаю, что даже через рубашку исполосовывает кожу в кровь. Кричит, когда ее накрывает оргазм и звук страсти уничтожает то немногое, что осталось от реальности.

Потом, когда ноги перестают дрожать, я отношу Еву в постель, раздеваю и мы снова занимаемся любовью: так же жадно и бесконтрольно. Мне хочется, чтобы на коже остался ее запах, а вкус поцелуев впечатался в губы. Мне хочется окунуться в нее с головой, смыть с себя все липкие паршивые чувства, и оставить лишь те, что, я надеюсь, наполнят мою жизнь новым смыслом.