Осень собак

«Каких глупостей?» – мелькнуло в голове Николая, но расспрашивать было поздно.

– Я тоже пойду, – сказал Поронин. – Хотя академия оккупирована пикетчиками, но нам по утрам надо обязательно приходить и отмечаться у входа, показывать свою готовность к работе.

– Хорошо, Дмитрий. Давай тогда на посошок.

Нижим снова отрицательно покачал головой, и ему Николай наливать не стал. Но налил совсем опьяневшему Гардаеву. Наташа отказалась, и он не настаивал.

– Ну, давайте, напоследок.

Гардаев трясущейся рукой схватил свой стакан и стал не пить, а глотать самогон крупными глотками. Но вдруг поперхнулся, бросил стакан на стол, пролив остатки содержимого и, зажав ладонью рот, бросился в туалет. Оттуда послышались утробные звуки рыгания.

– Перепил, – коротко констатировал Поронин. – Бывает.

«Кажется, я воплотил свой план в жизнь, напоив Гардаева, – подумал Николай. – Теперь он не страшен Наталье. Всегда можно будет ткнуть ему в глаза, как он напился».

Но он жестоко ошибался.

Поронин выпил, нашел на столе кусочек сала и закусил.

– Спасибо всем, я пойду домой.

Он надел свой плащ. Николай поднял свой стакан, чтобы выпить, как в туалете послышался грохот, потом возня и ругань. Вскоре оттуда вывалился грязный от блевотины Гардаев. Его черные глазки горели огнем неукротимой подозрительной ненависти.

– Кто налил воды в туалете?! – закричал он, сверля каждого черными, злыми углями кавказских глаз. – Кто специально бросил на пол мыло? Я на нем поскользнулся и упал! Это вы сделали специально, чтобы опозорить меня! Нарочно!

Николай не понимал, о чем кричит с такой злобой Гардаев. О чем идет речь? Какая вода? Какое мыло? Почему специально? После недавней вспышки он находился как бы в заторможенном состоянии.

– Успокойся! – впервые за вечер назвал он его на «ты». – Иди к себе в комнату и умойся.

Но Гардаев подступал к ним все ближе, грозя вымазать их своей блевотиной.

– Слушай, тебе сказали успокоиться, – произнес Поронин. – Смотри, а то я не сдержусь. Знай, что я бью только два раза: первый раз в лоб, второй раз – по крышке гроба. Понял?

Но Гардаев не унимался.

– Это вы специально сделали, чтобы посмеяться надо мной! У меня нет лишних брюк! Мне завтра нечего надеть!

Николаю это стало надоедать.

– Иди к себе и постирайся. Брюки до завтрашнего дня высохнут, утром погладишь и будут, как новые.

И здесь вмешалась Наташа, которая предложила истекающему гневом Гардаеву.

– Вено Мурадович, успокойтесь. Давайте, я вам постираю брюки?

В ответ на ее явно примирительное предложение, Гардаев взвился еще сильнее.

– Вы, Наталья Николаевна, всего не знаете! Этот красавчик совсем недавно на кухне целовался с этой черной, которая ушла! Больше того – он держал ее за титьку… а я все видел! У него даже не хватило совести при мне оторвать руку от ее груди! Вот он, какой ваш новый друг! А теперь с вами такое же хочет сделать! Не разбираетесь вы в людях ни черта! А он одного от вас хочет!.. Не понимаете? Да?

Николай шагнул к Гардаеву, чтобы заткнуть ему каким-то образом гнилую пасть или выкинуть из комнаты, но в это время Нижим недоумевающе спросил:

– Он что, дурак?

– Сам дурак, жидовская рожа! – завопил оскорбленный Гардаев. – Убирайся с Украины вон, к себе в Жидовию! Геть отсюда!

– Он антисемит или фашист? – снова как-то наивно спросил Нижим.

– Фашисты, Нижим, ушли. Остались шакалы.

Нижим бестолково моргал, не понимая, как ему это все могли сказать в глаза. И здесь злость штормом ударила в голову Николая и инстинктивно, почти не развернувшись, коротким замахом он врезал кулаком в облеванную морду Гардаева. Тот комком отлетел к стенке, где действительно сжался, как трусливый шакал перед крупным зверем, в надежде, что тот, увидев его слабость, пожалеет. Николай бросился к нему, чтобы окончательно разрядить свою злость на этой шавке, оскорбившей его друга. Но перед ним уже стояла Наталья и, обхватив его руками, не давала продвинуться вперед.

– Не смей! Не трогай его! Прошу! Мы с ним вместе работаем! Не надо, Коля!

Впервые она назвала его по имени и на «ты». Николай остановился, разжал кулаки и обнял ее за плечи. Потом повернулся к Нижиму:

– Прости меня, Нижим, за такого гостя. Мы с Димой и остальные не такие, как он. Он нацист. Не думай о нас плохо.

– Я не думаю о тебе плохо. Я тебя давно знаю. Ты хороший.

Гардаев, как зверек, рыскнув глазками по комнате и увидев, что его больше никто не собирается бить, вскочил и бросился к двери. Там на пороге он остановился и, повернувшись к ним облеванной мордой, с ненавистью прокричал:

– Ненавижу! Ты, красавчик, меня еще вспомнишь! Я тебе отомщу! – это относилось к Николаю, и он в ответ угрозам ухмыльнулся – гавкающий шакал. Гардаев, сжигая Наталью безумным огнем черных глаз, продолжал кричать: – А о тебе, потаскуха, и твоих похождениях я расскажу мужу и в институте! Как ты пишешь здесь диссертацию! С кем пьешь! Все расскажу мужу, ничего не утаю!