Осень собак

Оскорбления в свой адрес Николай мог перенести, но в адрес другого человека, которого он уже подвел – не мог. Он шагнул к двери, но руки Наташи снова удержали его. Но при первом же его движении Гардаев вздрогнул, как испуганный зверек, круто развернулся и побежал из дверей по этажу. Только грохот его каблуков разносился по притихшему общежитию.

– Неужели этот придурок работает у вас в институте? – спросил Поронин, будто ничего не случилось.

– Да, – ответила Наташа. – Он действительно придурок. Жена его давно бросила, и он живет до сих пор один. Ничего сам делать не умеет, даже постирать себе не может. Белье не меняет месяцами и от него идет вонь. А еще пристает к молоденьким студенткам. Как что не по нему, выкидывает какой-нибудь фортель. То объявит голодовку, то бойкот занятий… и его не выгонишь из института – идейный националист. А еще недавно был рьяным коммунистом, выступал против националистов. А как увидел, что они взяли верх, стал ярым антикоммунистом.

– Это удел одинокого представителя малой нации, – заметил Николай. – А кто он по национальности?

– Никто толком не знает. Но родился на Украине. Вначале говорил, что осетин, потом – курд. Помните, в Ираке шла война с ними? Сейчас объявил себя украинцем, но подчеркивает, что корни чеченские.

– Ну и мимикрист! – удивился Поронин.

– Хуже. Негодяй!

– Неужели он действительно все расскажет твоему мужу? —спросил Николай.

Наталья горько улыбнулась.

– Не просто расскажет, а в красках! Навяжет свои оценки. Он – эгоцентричный подлец. На работе скажешь ему что-то не то или покритикуешь, – он, не стесняясь, выложит все твои маленькие проступки за много лет в прошлом и спрогнозирует будущее. Вспомнит даже, как когда-то по твоей вине много лет назад сорвалось занятие, был неудачно проведен открытый семинар, – о чем уже давно забыто. А свое избиение представит так: пострадал за свои политические убеждения. А то, что ты его ударил, он никогда не простит. Будет писать в твой институт письма, где обвинит тебя во всех грехах. Требовать на них ответа у начальства. Вот так!

– Я его еще не бил. Но если он посмеет рассказать о тебе мужу, то я приеду в Черновцы и не просто его побью, а прибью. А завтра я поговорю с ним по-мужски.

– Позови меня, я тебе помогу, – присоединился к его решению Поронин.

– Не смейте этого делать. Гардаев не мужчина, каковым вы его считаете, а подонок до мозга костей. С дерьмом свяжешься – сам дерьмом станешь.

– А если он действительно расскажет твоему мужу? Зачем тебе иметь такие неприятности?

– Гардаев – удивительная мразь, и расскажет все с удовольствием. Придется объясняться, как-то выкручиваться… я ж тебя просила не оставлять его здесь? – сказала она с укоризной.

– Но ты ж мне этого вовремя не сказала? – начал оправдываться Николай, сознавая свою вину.

– Да, не говорила, но я тебе всем видом показывала: не нужен он здесь. Не могла же я открыто сказать об этом при нем.

– Коля, – обратился к нему молчавший во время их разговора Нижим, – я забыл тебе сказать что-то важное.

– Говори, не стесняйся. Здесь остались мои друзья.

– Сегодня нельзя. Ты пьян. Я скажу тебе завтра, когда протрезвеешь… одному. Есть тонкий нюанс. До свидания. Я пошел.

Нижим ушел, оставив Николая несколько озадаченным. Что он еще хочет сказать важного?

– Да, серьезные неприятности… – сказал Поронин. – Ладно! Завтра встретимся и обсудим все на трезвую голову. А сейчас я тоже пошел.

– Я тебя немного провожу и попутно подышу свежим воздухом.

– А мне можно с вами прогуляться? Тоже хочу подышать свежим воздухом, – спросила Наталья.

– Пойдем. Надо проветрить комнату от вони этих скотов.

Он полностью распахнул окно, отключил уже ненужный беззвучный телевизор, оглядел Наташу и сказал:

– На улице холодно. Все-таки осень. Не замерзнешь? Надень мою куртку.

– А тебе не будет холодно?

– Я пиджак накину. У меня тепло идет изнутри. Пойдемте.

Наташа надела его куртку, сделавшую ее похожей на подростка, которому купили вещь на вырост.

Они втроем вышли из комнаты.

17

На улице было прохладно и тихо. Темная осенняя глубина неба искрилась холодным блеском далеких звезд. Под ногами сухо шуршали опавшие каштановые и тополиные листья. Изредка проносились, разбрызгивая мертвый электрический свет, автомобили. Было не по-столичному тихо и созерцательно. После душной комнаты хотелось побольше набрать свежего осеннего воздуха в залитые алкоголем легкие. И они, понимая свое состояние, не разговаривали, чтобы не нарушить относительную городскую тишину. Хотелось насладиться молчанием прохладного вечера, который уже перешел в ночь.

Они шли по Васильковской не спеша, когда услышали шум со стороны студенческого городка. Гул все нарастал, разрушая хрупкий покой ночи. Невольно стали прислушиваться. Играл оркестр, слышался рев людской толпы. Гудение приближалось, и можно было различить отдельные, пока неясные уху крики.

– Что это такое? – спросил Поронин. – Не намитинговались руховцы и унсовцы? Пора бы им заканчивать! Люди спят, нельзя нарушать их первый сон.