Осень Средневековья. Homo ludens. Эссе (сборник)

Императоры, с их политикой чересчур высоких целей и слишком далеких захватов, сами подвергали опасности прочность своего положения на немецкой земле. Множественность и разнообразие германских племен и мест обитания само по себе вовсе не было фактором риска, скорее напротив. Средневековый монарх, на столь протяженной территории, как немецкая, при всем желании мог быть не более чем верховным правителем многочисленных, замкнутых в самих себе областей. Различия между отдельными немецкими областями были никак не больше, чем между Бургундией и Нормандией или Аквитанией и Лотарингией во Франции. Беда, однако, заключалась в том, что как раз в то время, когда монархии в Англии и во Франции осознавали в качестве важнейшей задачи короны объединение различных частей страны и слияние различных групп населения, германские императоры все более заметно выпускали из рук власть над отдельными областями империи: герцогствами, графствами, епископствами и даже городами и имперскими аббатствами. Фридрих II Гогенштауфен (1215–1250), который правил Неаполем и Сицилией, будучи в большей степени сицилийцем, чем немцем, и которому из-за его удивительной многосторонности современники дали прозвище stupor mundi [изумление мира], с исторической точки зрения был, однако, личностью совершенно бесплодной и, в противоположность Людовику Святому, своему современнику, ничего непреходящего после себя не оставил^29*. И именно Фридрих в 1232 г. утвердил Constitutio in favorem principum [Постановление в пользу князей], закон, который исключал наиболее значительных вельмож из среды остальной знати и – как князей – наделял их исключительными правами. Император создал тем самым предпосылки для заката императорской власти, начавшегося вскоре после его смерти, и одновременно для все более углубляющегося раздробления Германии на небольшие государственные образования сельского или городского типа. Уже столетие спустя процесс распада сделался необратимым; Золотая Булла^30* 1356 г. только закрепила его.

Раздробление Германской империи

Расщепление Германии на бесчисленные политические единицы, лишь слабыми узами связанные с имперской властью, достигшее своей высшей точки в заключении в 1648 г. Вестфальского мира^31*, в истории чаще всего определяется исключительно как несчастье и в определенном смысле бесчестье для немцев. С чисто политической точки зрения против этого суждения мало что можно возразить. Конфигурация латинского Запада, без сомнения, была бы более здоровой и гармоничной, если бы уже в Средневековье, наряду с такими сильными государствами, как Франция, Англия и Испания, имелась и прочная Германия – вместо политического монстра под названием Священной Римской империи. Однако рассмотрение этого вопроса с точки зрения ценности и здоровья западной культуры в целом приводит к совершенно другому мнению.

Раздробленность Германии никак не препятствовала тем великим достижениям, которыми мировая культура обязана этой стране, – а некоторым так даже способствовала. Представить себе, например, Гёте в едином германском государстве просто немыслимо. Все то, что придает непреходящую ценность вкладу германского духа в культуру, не было бы ни более великим, ни более прекрасным, ни более благотворным, если бы возникло исключительно в некоей большой и единой Германии. К достопамятным достижениям мы не причислим полученный в результате войны успех, который продержался несколько столетий, а затем в результате другой войны был утрачен. Но обратимся к непреходящей, неоспоримой ценности собора в Бамберге, вспомним о Николае Кузанском, Лютере, Дюрере, Бахе, Якобе Гримме и спросим себя, разве получили бы эти творческие личности некий дополнительный импульс, если бы за ними стояло более сильное, единое государство? Разве это обогатило бы чем-нибудь остальной мир? Быть может, если культура наша вообще не погибнет, скоро наступит время, способное оценить существование малых государственных величин.