«Осень в горах» Восточный альманах. Выпуск седьмой.

— Вот тебе сигареты, возьми! — У Дуань поспешно раскрыл свой серебряный портсигар и протянул Мудрецу. Тот взял сигарету, прикурил, затянулся, и его праведный гнев стал постепенно улетучиваться вместе с дымом.

— Я все же не умею владеть собой, — стал каяться Мудрец, — не могу сдержаться. Зато ты, старина Мо, воплощение благородства, как святой Конфуций. Ну, а теперь к делу. Почему не явился Ли?

— Ты еще удивляешься! — протянул У Дуань. — Он же против прекращения занятий. Очень хорошо, что не пришел.

— Председатель! — торжественно пропищал Чжоу Шао–лянь, раскрыв свой крохотный, как у рыбки, рот. — На сей раз забастовка необходима. Вспомните, как жестоки наши тупые преподаватели, как неумолим со своими приказами ректор. Если не сопротивляться, мы засушим в наших сердцах цветы свободы, заглушим доносящиеся до нас соловьиные трели. Долой! Долой экзамены, напоминающие экзаменационную систему в старом Китае, долой приказы, достойные только империалистов! — Он перевел дух. — Таково мое мнение как литератора. — Он снова перевел дух. — Что же касается действий и их последовательности, то они еще не сложились в моем сознании. Одно мне ясно — долой!

— Блестяще! — воскликнул председатель. Потом взглянул на дымящуюся сигарету и добавил: — Чтоб ее черти взяли! Чем больше куришь, тем противнее!

Презрительно скривившись, Мудрец швырнул окурок на пол, но этим воспользовался Чжоу Шао–лянь, поскольку чувствовал, что еще не выговорился:

— Ты, вероятно, забыл, старина Чжао, что это сигареты У Дуаня — тончайшего аромата золотистый табак в белоснежной бумаге, да еще с иностранными буквами.

— Да, я достоин смерти, — сокрушенно промолвил Мудрец, вспомнив, откуда у него сигарета. — Не сердись на меня, дорогой У. Пусть я буду последним мерзавцем, если со зла обругал твои сигареты!

У Дуань сунул руки в карманы и, слегка покраснев, гордо выпрямился:

— Если бы не Чжоу, ты бы и не подумал каяться. Вообразил себя героем и считаешь, что тебе все дозволено. Для тебя герой без ругани просто не герой. Что ж, председатель, продолжай в том же духе!

— Хватит вам! — с улыбкой попытался помирить их Мо Да–нянь. — Гораздо важнее обсудить наши дела. Говори, Оуян, не обращай на них внимания!

Оуян Тянь–фэн раскрыл было рот, но председатель не дал ему и слова вымолвить. Он хотел показать, что не только раскаивается в содеянном, но и готов наказать себя:

— Дорогой У, с нынешнего дня я вообще брошу курить, вот увидишь. Ведь в табаке — страшный яд, никотин! Торжественно заявляю, если кто–нибудь увидит, что я курю, пусть даст мне хорошего пинка!

Видя, что У Дуань по–прежнему молчит, Мудрец обратился к Оуяну:

— А теперь послушаем тебя.

— Я буду рассуждать не с литературной точки зрения, а с практической, — заявил Оуян, улыбаясь и в то же время сохраняя на своем красивом лице выражение древнегреческих статуй. — И ректор, и преподаватели, и служащие университета боятся силы. Так вот, если они снова устроят нам экзамены, мы будем бить их. — Он многозначительно засучил рукава своего халата и обнажил два белых кулачка, похожих на пампушки. Голубые жилки на лице у него вздулись и напоминали нежные стебельки лотоса, нарисованные акварелью. Красивый рот, из которого вылетали все эти резкие слова, казался бутоном, готовым вот–вот лопнуть. Это производило ошеломляющее впечатление.

— Браво, Оуян, ты абсолютно прав! — вытянув шею, заорал Мудрец и бешено зааплодировал — громче, чем если бы перед ним был знаменитый актер, исполняющий женские роли в китайском классическом театре.

Слово попросил У Дуань:

— У нас уйма причин выступать против ректора. Знаете, кто он по происхождению? Сын лоточника, торговца мануфактурой! — И У Дуань торжествующе обвел всех глазами, радуясь, словно путешественник, обнаруживший в море остров из чистого золота. — Конечно, все мы за равенство и демократию, но сын лоточника в роли ректора — это уже слишком!

— Он совершенно прав! — воскликнул председатель и вдруг зевнул.

Глядя на него, стали зевать и остальные.

— Может быть, откроем окно, господа? — спросил Мо Да–нянь, вставая.

Никто не ответил. Так и не дотянувшись рукой до окна, он неловко стряхнул с колен пепел и снова сел.

— Никому нет до тебя дела, Мо Да–нянь! — промолвил Чжоу Шао–лянь, с присущей ему поэтической наблюдательностью заметив, что Мо от духоты так раскраснелся, будто его нарумянили.

— Председатель! — взмолился Мо Да–нянь. — Я изнемогаю. Заранее присоединяюсь к вашему решению и отправляюсь спать, а вы тут совещайтесь на здоровье.

— Великий председатель, извини меня! Мои черные зрачки и белые белки больше не в силах противостоять натиску отяжелевших век! — нараспев произнес Чжоу Шао–лянь, следуя за Мо Да–нянем.

— До завтра! — едва успел бросить им Мудрец.

— Председатель! — недовольно воскликнул Оуян Тянь–фэн. — Не можем же мы просто так разойтись. Надо решить — будем мы бить или не будем…