«Осень в горах» Восточный альманах. Выпуск седьмой.

Мудрец изумился: «Ишь какая сообразительная! Можно подумать, что к ней каждый день обращаются молодые мужчины с просьбой узнать что–нибудь о молодых женщинах. А может, медсестра просто привыкла сводничать, как Хун–нян [33]? Странно! Наши любовные отношения всегда останутся тайной. Стоит мужчин и женщин поместить вместе (кроме меня и Ван, конечно), как у них начинается бог знает что, даже говорить противно. В этой больнице все на европейский манер, но неужели на Западе любовь до такой степени свободна? — Он уже начал раскаиваться, и его насквозь пропитанное конфуцианством сердце, лишь слегка украшенное европеизацией, беспокойно запрыгало. — Вот дурак! Зачем я раскрыл медсестре свою тайну? Но ведь она не выразила ни малейшего удивления; может, она и в самом деле по–другому смотрит на эти вещи? А, ей захотелось получить два юаня!»

Тем временем медсестра вернулась:

— Барышня Ван лежит в седьмой палате, с обычной женской болезнью, но сейчас уже поправляется.

Медсестра направилась к двери, даже не взглянув на Мудреца. Он еще больше изумился, попытался всучить ей два юаня, но она с улыбкой повторила: «У нас в больнице это не принято», — и для вящей убедительности помахала рукой.

Мудрец сел на постель. Он ничего не мог понять: от чаевых отказывается, свободные отношения между мужчиной и женщиной считает вполне естественными. Наверняка воспитывалась у какого–нибудь заморского черта!

Совсем запутавшись, Мудрец решил больше не думать о медсестре. Он полагал, что все вещи на свете делятся на постижимые и непостижимые. О непостижимых и размышлять нечего, а люди, стремящиеся понять решительно все, просто дураки. Дураком же он быть не хотел, поэтому снова вернулся к более житейским вещам: «Я считал, что Ван ранена, а у нее какая–то женская болезнь! И Ли Цзин–чунь, этот пройдоха, ничего мне не сказал — наверняка путается с Ван! Ну, погоди, Ли Цзин–чунь, не будь я Чжао, если не разнесу твою нахальную башку!..»

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Наконец Чжао выздоровел и выписался из больницы. Перед выпиской он еще раз навел справки в женском отделении, но Ван там уже не было. Он вздохнул и постарался вычеркнуть ее из своей памяти; не лучше ли думать об Оуяне, с которым он вот–вот встретится в пансионе?

Первый, кого он увидел в «Небесной террасе», был слуга Ли Шунь. Заискивающе улыбаясь, Ли Шунь спросил Мудреца о здоровье и поинтересовался, хорошо ли с ним обращались в больнице. Мудрец был тронут его вниманием, но счел ниже своего достоинств пускаться в подробности со слугой и лишь бросил в ответ две–три короткие фразы. Ли Шунь торопливо открыл дверь, вытер в комнате пыль, принес кипятку, заварил чай. Только тогда Мудрец вошел в комнату, огляделся, и она показалась ему чужой и холодной, как опустевший храм.

— А где господин Оуян?

— Вышел куда–то с господином У. Наверное, скоро вернутся!

Мудрец задумчиво поскреб подбородок и вдруг услышал в коридоре знакомый кашель. Он выглянул из двери и увидел долгожданного Оуян Тянь–фэна, а рядом с ним У Дуаня.

— Эй, друзья! — весело крикнул Мудрец.

— Ха, старина Чжао вернулся! Не умер от ран! — Оуян бросился к нему как лепесток, сорванный ветром, и горячо пожал ему руку. Мудрец не знал, смеяться или плакать от радости; он только чувствовал, что шутливый тон Оуяна для него в тысячи раз милее всех заботливых, но вульгарных расспросов Ли Шуня.

У Дуань, одетый, как обычно, в европейский костюм, легонько, двумя пальцами пожал Мудрецу руку и изобразил на своем лице подобие церемонной улыбки.

— Расскажи, чем вкусным кормили тебя в больнице? — спросил Оуян, ведя Мудреца с У Дуанем к себе в комнату.

— Чем вкусным кормили?! Ты бы лучше спросил, сколько мук принял в этой больнице твой старший брат!

Чжао с Оуяном резвились, как кошечки, которые трутся друг о друга носами, ушами, хвостами, и У Дуаню это не понравилось:

— Хватит валять дурака! Пойдемте лучше куда–нибудь! Я раскрою вам одну тайну…

— Пойдемте! — мигом согласился Мудрец. — Как вы насчет «Золотого феникса»? Там можно хлебнуть выдержанного, из погреба!

— Ты ведь только что из больницы, — сказал У Дуань. — Впрочем, ладно, я готов взять на себя твои болячки, да и Оуян поможет. Но когда вы услышите мою тайну, и о еде, и о вине позабудете!

— Кто бы ни платил, а уж я напрягу свой живот, чтобы объесть любого из вас! — пригрозил Оуян, и лица его друзей засияли золотым светом: после такой милой угрозы им особенно захотелось продемонстрировать сбое богатство и щедрость.

У Дуань надел европейское пальто, Чжао — китайскую куртку, и они втроем торжественно отправились в харчевню «Золотой феникс», славившуюся не только вином, но и блюдами из баранины.

— А, господа Чжао, У, Оуян! — с улыбкой приветствовал их хозяин. — Что же это, господин Чжао, вас так давно не было? Может, громили президентский дворец? Сколько раз съездили президенту по шее?