«Осень в горах» Восточный альманах. Выпуск седьмой.

— Старина У! А как я пел? Нигде не срывался?

— Что ты! — воскликнул У Дуань. — Прекрасно пел! Только в словах «старший брат Юэ» немного смазал фамилию, вместо того чтобы ее подчеркнуть…

— Ну, тут разные певцы поют по–разному! — с недоверчивой ухмылкой возразил Оуян. — Например, Тань Цзяо–тянь никогда не делал акцента на этом слове!

Оуян умолчал о том, что к моменту его приезда в Пекин Тань Цзяо–тяня давно уже не было в живых, а когда знаменитый актер гастролировал в Шанхае, Оуян по причине нежного возраста понятия не имел о театре. Но Мудреца вполне удовлетворило его объяснение:

— Да, Оуян всегда бьет в точку! А тебе, старина У, не мешало бы еще годика три позаниматься столичной оперой!

— Не надо меня расхваливать, — промолвил Оуян, решив сгладить неловкость. — Вот шапка твоя мне не понравилась.

— Чем же?!

— К ней надо приделать электрические лампочки. Помнишь пьесу «Цю Ху заигрывает с собственной женой»? Там в корзинку с тутовыми листьями вмонтирован электрический звонок, а твой Ван Цзо разве беднее жены Цю Ху? Как–то нелогично.

— Нет уж, уволь, никаких лампочек мне не надо, еще случится короткое замыкание, и тогда Ван Цзо потеряет не только руку, но и жизнь, — буркнул Мудрец.

Оуян ласково похлопал его по плечу:

— Чего трусишь? Сейчас у многих актеров на шапках лампочки, и пока все они живы. И плагиата не бойся. В твоем исполнении столько оригинальности, что некоторое подражание ты можешь себе позволить. Ручаюсь, все будет отлично!

Этот важный вопрос обсуждался два с лишним часа, и в конце концов было принято предложение Оуяна. Проявив мужество, достойное Ван Цзо, отрубившего себе руку, Мудрец приделал к шапке две маленьких лампочки: красную и зеленую.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Мудрец вернулся со спектакля во втором часу ночи, но тут же крикнул:

— Ли Шунь!

— Угу! — откликнулся во сне слуга и снова захрапел.

— Ли Шунь!!!

Слуга вскочил, накинул пальто и вышел из своей комнаты, протирая глаза.

— Хочешь заработать пять гривенников?

— Что, заработать?! — мигом проснулся Ли Шунь, будто его окатили водой.

— Да, заработать пять гривенников! — громко повторил Мудрец. — Срочно беги к задним воротам и сними с них афишу с моим именем. Оно написано золотыми иероглифами на красной бумаге… Понял? Вторая афиша висит перед Барабанной башней, но ее не снимай, там иероглифы не такие большие. Только смотри не порви! Для верности сдирай вместе с соседними афишами. Сумеешь?

— А то как же, господин! Прямо сейчас бежать?

— Конечно. И поскорее!

— Значит, пять гривенников?

— Как уговорились. Беги, живо!

Ли Шунь застегнул пальто и, зябко поводя плечами, помчался по ночным улицам, словно дух.

Ария Ван Цзо, отрубившего себе руку, по–прежнему не давала Мудрецу покоя. Напевая ее, он думал, как долго еще его могучий голос будет сотрясать стены театра, вспоминал восторженные возгласы, аплодисменты и улыбался: «Черт возьми, вот уж не представлял себе, что все так здорово получится!» Он зажмурился, и перед ним замелькали сотни лиц с горящими от восторга глазами. «На кого были устремлены все взгляды? На меня! Кому кричали «Браво!»? Мне! Когда я ловко упал навзничь, заорали даже красотки в ложе и старик в очках с черепаховой оправой на первом ряду!»

Не в силах совладать с переполнявшей его радостью, Мудрец выскочил во двор. Окно Оуяна было темным, видимо, он еще не вернулся. «Глупый мальчишка, совсем забегался! Но вокруг сцены бегай сколько хочешь, все равно успеха не добьешься, а на сцене он приходит в один вечер!» Мудрецу даже стало жаль Оуяна.

Он долго бродил по двору, пока не скрипнула входная дверь и перед ним не предстал запыхавшийся Ли Шунь со свернутой в трубочку афишей.

— Пойдем! — коротко приказал Мудрец. — Только смотри неси осторожней, чтоб не измялась.

Введя слугу к себе, Мудрец развернул афишу так бережно, словно это была древняя картина, и стал нараспев читать:

— «В сцене «Ван Цзо отрубает себе руку» из пьесы «Восемь молотов» впервые выступает Чжао Цзы–юэ, ученик знаменитого Тань Цзяо–тяня. Световые эффекты, красочные битвы, подлинное оружие, отрубание руки западным способом, изысканная речь». — Он прочел афишу еще и еще раз, затем перевернул ее, но на обратной стороне не было ничего, кроме следов засохшего клея и обрывков других афиш. Мудрец снова зажмурился, гордо раздул ноздри и заулыбался, несколько стесняясь Ли Шуня и в то же время не в силах сдержать улыбки.

— О господин, я вижу, вы действительно блестящий актер! — угодливо закивал Ли Шунь. — Шутка ли! Сыграть в «Восьми молотах»! Десять лет назад я еще не был так беден и ходил смотреть эту пьесу. Отличная вещь! Там и говорят, и поют, и дерутся! Сначала выходит один с разрисованным лицом, потом другой, потом третий. У одного белая борода, у другого черная, а у третьего — рыжая. Схватываются раз тридцать, а то и больше! Чертовски здорово!

Мудрец недоверчиво усмехнулся:

— А лампочки у них на шапках были?

— Нет, не было!

— Вот видишь, а у меня были!

— Я как раз и хотел сказать, что лампочек там очень не хватало.