Осень в Калифорнии

– А честь кто отдавать будет, сержант? Пушкин? – рявкнул Александр Петрович, но, видя, что солдат, вместо того чтобы извиниться, вытянуться во фронт и доложить, продолжает нагло смотреть на него в упор, уже спокойнее добавил: – Ну чего встал-то? Чемоданы сноси. – И добавил про себя, чтобы Нина не слышала: – Такой зарежет – и недорого возьмет.

Нина Степановна взяла с трюмо сумочку, перекинула через руку модный плащ-болонью, одернула надетый поверх платья шерстяной кардиган и, повертев головой – ничего не забыли, – вопросительно посмотрела на мужа. При этом от нее не ускользнуло, что солдат, который выходил из номера, чуть сгорбившись под тяжестью двух саквояжей, слегка хромает. Не ускользнуло от женского взгляда и то, что у парня были необыкновенно красивые руки, впрочем, последнее не имело ровно никакого значения:

– Саша, ну как это возможно? Мы что, так и поедем с этим наглецом? Я с ним ехать не желаю. При всем при том он еще и хромой. Не хочу с ним ехать – пусть ищут замену.

Да, портит человека положение, и это даже в такой передовой стране, каковой являлся Советский Союз в те далекие годы. Что уж тут говорить о нравах власть имущих в других странах. Короче говоря, Александру Петровичу пришлось употребить все свое, скажем прямо, небогатое красноречие, чтобы переубедить жену. Самое интересное заключалось в том, что Нина Степановна сменила гнев на милость не потому, что их шофер, как все в один голос говорили Мовчуну, был одним из лучших, и это, учитывая опасности, подстерегающие путешественников в дороге, было далеко немаловажно, а потому, что вот уже пару лет за ним тянулся след какого-то таинственного не то преступления, не то тяжкого проступка. Одно было несомненно, за этот «проступок» лейтенанта Тенгиза Кобелиа, бывшего адъютанта вышеупомянутого генерала Додашвили, разжаловали в рядовые и лишили обычных для штабных привилегий. Ходили упорные слухи, что бузотеру удалось избежать тюрьмы только благодаря личному вмешательству одной высокопоставленной особы женского пола. Ей же молодой человек был, якобы, обязан сержантскими нашивками и некоторыми другими поблажками, но о том умолчим.

День отъезда Мовчунов из Тбилиси ознаменовался приходом осени. Еще вчера близоруко щурившееся солнечными просветами небо было с утра заложено тучами; заметно похолодало; вдоль Куры дул сильный ветер, гоняя по набережной пожелтевшие листья платанов.

– Ниночка, садись спереди, чтоб не укачивало, а я уж тут как-нибудь пристроюсь, – распорядился полковник, размещаясь на заднем сиденье. – Можно будет и покемарить, а ты любуйся видами, потом мне расскажешь. Тебе, кстати, не холодно? – строго и заботливо спросил он у жены и, положив рядом с собой портфель, с силой захлопнул дверцу.

Нина Степановна сидела молча, поджав под себя ноги (сегодня она была в чулках), как можно дальше отодвинувшись от опасного водителя. Мимо нее пролетал просыпающийся и вдруг сразу ставший чужим южный осенний город – город, в который она еще вчера была так безоглядно влюблена.

С заднего сиденья послышался прерывистый свист, предвещающий начало привычного мужниного храпа, и Нинины мысли запрыгали, как блохи: «Саша что-то от меня скрывает, но что – может, у него серьезные неприятности по службе; не надо нам было в Тбилиси ехать; какой-то он другой, не в своей тарелке; ну вот уж нет, совсем мы даже не зря приехали, здесь много замечательного; ну а люди, так что люди, они везде разные; подумать только, какая эта Лиза (так звали сопровождавшую ее в прогулках по Тбилиси жену лейтенанта) неотесанная дура: и пряностей обещала подарить, не подарила, и билет на балет, – у них тут, кажется, танцор есть какой-то необыкновенный, Вахтанг, не помню дальше, – не достала. Интересно, их древнюю столицу мы уже проехали или еще нет? Лиза говорила, обязательно надо остановиться и посмотреть: там монастырь есть и две горные реки сливаются, Пушкин еще об этом писал. Какой Пушкин, – Лермонтов! И тебе не стыдно – учительница литературы называется, хорошо, что никто тебя не слышал: “Обнявшись, будто две сестры, струи Арагвы и Куры, был монастырь…” Ну конечно, как же все-таки этот город называется, кажется, начинается на “М”. М… М… – да у них здесь, все на “М”… Может, у шофера спросить, спросишь – разбежалась, он же по-русски ни бум-бум, хотя наверняка говорит, притворяется только или цену себе набивает».

В этот момент машину сильно тряхнуло. Яма? Выбоина? Нину прямо-таки бросило на шофера:

– Ой! – Ей показалось, что она обожглась.

Демон

Отпрянув вправо, она чуть не ударилась боком о дверную ручку, но удержалась, в этот момент машину снова сильно тряхнуло.

– Что там такое? – прогудел сзади недовольный разбуженный бас.

– Яма, Сашенька, – поспешила она успокоить мужа и добавила: – Давай-ка я лучше к тебе пересяду.

Водитель искоса посмотрел на нее, облизнул кончиком языка сухие губы и вырулил на обочину.

– Папочка, как ты думаешь, мы их древнюю столицу уже проехали? Лиза сказала, что нам ее совершенно необходимо посетить по дороге. Кстати, ты не помнишь, как этот город у них называется?