Осень женщины. Голубая герцогиня

- Ничего, - отвечал Жак, слегка толкая ее в глубину комнаты одной рукой, а другой вводя меня. - Этот господин не кто-нибудь, как вы предполагаете, моя крошка, Голубая Герцогиня. Этот господин мой приятель, очень старый приятель и к тому же художник, очень знаменитый художник, слышите. Все наши приятели знаменитые люди. Кланяйтесь… Он привык к беспорядку собственной мастерской. Итак, можете не беспокоится. Он просил у меня разрешения быть вам представленным, потому что давно желает написать ваш портрет. Он толкнул меня локтем, чтобы я не вздумал уличать его в этом маленьком отступлении от истины. Чуть было не забыл назвать вам его, г. Винцент Ла Круа. Не говорите ему, что вы знакомы с его произведениями. Он вам не поверит. Он почти ничего не выставляет и принадлежит к школе робких, предупреждаю вас… А теперь, когда первый шаг сделан, мы можем присесть.

- Вы можете присесть, - сказала, смеясь, молодая женщина. Гаерство моего приятеля, не очень-то учтивое по отношению ко мне по своей насмешливой фамильярности - но как сердиться на это? - уже преобразило ее.

- Вы позволите все-таки мне немного похозяйничать? - продолжала она. С ловкостью и почти невообразимой быстротой набросила она чистую салфетку на чашку, полную мыльной воды, в которой только что мыла руки, свернула и бросила под туалетный стол другие салфетки, запачканные румянами и белилами, закрыла три или четыре помадных банки и накинула розовый пеньюар на стул, на котором я успел заметить простой и довольно поношенный корсет (она носила его вне театра из экономии). Все это Камилла делала с такой детской улыбкой, которая могла бы придать грацию и чистке овощей на кухне, пропитанной запахом лука. Говоря нам «кончено!», она вдруг слабо вскрикнула. Камилла только что заметила пару бледно-зеленых чулок с серебряными стрелками, которые были надеты на ней в предыдущем акте; они были разложены на подоконнике закрытого окна. Она быстро схватила их с испугом, в котором я с удовольствием отметил некоторый трепет стыдливости. Эти чулки, сохранявшие еще форму ее изящной ноги и маленькой ступни, как бы представляли часть ее наготы. Она сунула их в первый попавшийся предмет, которым оказывается шляпная картонка.

- Теперь кончено, совсем! - сказала она и, обращаясь в Жаку, заговорила: - Представьте себе, я предвидела, что вы придете и переменила костюм в десять минут, по часам. Вам не придется выносить присутствие костюмерши, так как эта бедная женщина вам не нравится. - И ласково, и вместе с тем робко Камилла прибавила: - Вы были довольны мной сегодня? Я хорошо провела свою большую сцену?

Если она очаровала меня с Первого момента своего появления на подмостках прелестью врожденного изящества и наивной грации, то действие этого очарования еще более усиливалось в этой грубой рамке, еще менее достойной ее. Эта простая, беспорядочная, лишенная каких-либо драпировок и безделушек уборная, в которой все говорило об импровизации и экономии, напомнила мне, по контрасту, пышность и утонченную роскошь уборной, в которой во Французской Комедии царила эта бездельница, Колетта Риго… Ах, если бы Колетта питала к Клоду, когда я бывал у нее с этим несчастным юношей, ту очевидную любовь, которую Голубая Герцогиня выказывала к Жаку Молану тоном своих слов, пламенностью взглядов, горячностью всех жестов! Прелестное дитя, как любила она, как отдавалась всем существом своим, как естественно и добровольно! Очаровательную нежность, которой мой приятель наслаждался только тщеславия ради, я так живо чувствовал, что он, разговаривая с этой обворожительной любовницей, старался разыгрывать передо мной «представление». Его глаза, вместо того, чтобы сделаться нежными, только больше блестели. Я видел, как он изучал меня в зеркале, висевшем против нас, вместо того, чтобы смотреть на бедную влюбленную, которой он все же отвечал:

- Вы были неподражаемы, как всегда. Спросите Винцента, не говорил ли я ему этого?

- Правда это? - спросила она.

- Совершенная правда, - ответил я.

- И он был вполне со мной согласен, уверяю вас, - продолжал Жак.

- Значит я действительно хорошо провела свою сцену, - сказала она, и в глазах ее отразилось наивное удовольствие, но только на миг, потом брови ее нахмурились и, качая хорошенькой головкой, она прибавила: - Это меня удивляет…

- Почему? - спросил я, в свою очередь.

- Вот этого-то не надо было у нее спрашивать, - смеясь заметил Жак. - Я заранее знаю, что она тебе ответит.

- Нет, - с живостью перебила она, и дрожащие губки ее приняли ту горькую складку, в которую они так естественно складывались в спокойном состоянии. - Не слушайте его. Он будет вышучивать меня, а это нехорошо, очень нехорошо с его стороны, по поводу чисто нервного ощущения, которое бывает у всех, и у него тоже, и у вас, я уверена в том… Не правда ли, вам знакома та дрожь антипатии, которая охватывает вас при виде некоторых лиц, одно присутствие которых леденит вас до такой степени, что вы сразу лишаетесь ваших способностей памяти, мышления? Словом, вы как бы не можете, не задыхаясь, дышать с ними одним воздухом…