Осень женщины. Голубая герцогиня

- Знакомо ли оно мне, это чувство антипатии?!. - вскричал я. - Да, я испытываю его по отношению к людям, с которыми случайно встречаюсь, которых никогда не видел и до которых мне нет никакого дела, а одно приближение их мне невыносимо, как будто бы это мои заклятые враги… Сначала я боролся против этого инстинктивного отвращения. Опыт показал мне, однако, что я всегда напрасно не поддавался ему, и теперь я пришел к убеждению, что такого рода антипатия, сильная или слабая, есть нечто вроде провидения, верное предвещание, что вам угрожает опасность и что она явится со стороны лица, существование которого нас так смущает…

- Вот видите, - сказала Камилла, обращаясь к Молану, - я вовсе не так смешна…

Я сразу угадал имя той особы, присутствие которой в театре смущало до такой степени нежную нимфу Берн Джонса, превращенной злой волшебницей, управлявшей ее судьбой, в бедную актрису, влюбленную в парижского писателя из всех наименее способного любить. Если бы я и не угадал этого имени, то Жак не оставил бы меня долго в неведении на этот счет. А он ведь не хуже других. Я даже замечал в нем хорошие порывы, например, великодушие. Мне известно, что он помогал деньгами собратьям, более или менее дурно отзывавшимся о нем. Как же согласовать это с жестокостью и крайней деликатностью, как, например, та, с которой он назвал соперницу своей любовницы как раз в ту минуту, когда видел, насколько смущено это милое дитя?

Очень просто. Для него не существует ни добра, ни зла, ни жестокости, ни великодушия. Существует только раек, и одного зрителя достаточно, чтобы составить ему этот раек, внушающий его болезненному самолюбию попеременно, то наилучшие, то наихудшие поступки, то великодушие, то низость. Состоя при нем в качестве «зрителя», как он выразился, я вполне понял, как правы казуисты, утверждающие, что наши действия - ничто, а наши побуждения - все. Его личные побуждения были для меня так же ясно видны, как механизм часов, заключенных в стеклянном футляре.

- Она говорит тебе загадками, - сказал он, обращаясь ко мне, с тем блеском глаз, который, казалось, говорил: «Увидишь сейчас, верно ли я определил и любит ли она меня». Он мог разом удовлетворить тщеславию двоякого рода: тщеславию наблюдателя и соблазнителя, как же мог от этого воздержаться он, это воплощение Триссотэна - Дон-Жуана? И он продолжал: - Ты будешь смеяться, когда я назову тебе имя той зрительницы, которая так смущает ее сегодня…

- Жак! - воскликнула актриса умоляющим голосом, забывая, что еще более выдает их тайну, называя его по имени, чем ее любовник своим гнусным поддразниванием.

- Я должен предупредить вас, что Винцент принадлежит к числу «ее» поклонников, - настаивал Молан, не обращая внимания на этот возглас.

- А… - произнесла Камилла, взглянув на меня с внезапным недоверием, - он с ней знаком?

- Он хочет подразнить вас, мадемуазель, - отвечал я, - я во всем театре не видел решительно ни одного знакомого лица…

- Так значит я лгу, - подхватил Молан, - и ты не говорил мне сейчас, что г-жа де Бонниве напоминает произведения Ван-Дейка, сошедшие со стены так же, как «Голубая Герцогиня», опять-таки по твоим словам, - настоящее произведение Берн-Джонса. Не удивляйтесь, Камилла. Эти сравнения с картинами у них, живописцев, своего рода мания. Для них женщина или пейзаж - только полотно, которому не хватает рамы.

Этот маленький недостаток в их уме то же, что у нас чернильное пятно, - и он показал, что действительно, несмотря на чересчур изысканную элегантность писателя, желающего в то же время быть светским человеком, на среднем пальце его правой руки, на том, которым держат перо, легкий черный след, - тоже, что румяна на щечках у вас, актрис, просто маленький отпечаток профессии… Да или нет, говорил ты мне это о г-же Бонниве или нет?

- Правда, я тебе это говорил, - отвечал я с живостью, - но прибавь, что это ты указал мне эту женщину и что я никогда не был ей представлен. И я тебе говорил еще, что нахожу выражение ее глаз страшно жестким и вообще наружность ее неприятной. Несмотря на всю ее красоту, всю ее элегантность, все ее изящество для меня она более чем дурна, так как производит отталкивающее впечатление. И я вполне понимаю ощущение м-ль Фавье.

Благодарный взгляд, брошенный мне актрисой, был равносилен новому признанию ее связи с моим приятелем. Впрочем, она и не думала скрывать этого, как не думал и он. С одной, однако, разницей: она не могла удержаться от того, чтобы открыто не высказать своих чувств, потому что была слишком взволнована; он же выставлял напоказ их интригу только потому, что не испытывал ровно никакого волнения. Он поймал этот взгляд и, принимая снова шутливый тон, сказал, дурачась:

- И высокие души их немедленно слились воедино. Аминь. Ну-с, Камилла, вы видите, как я мил… Я привел вам человека, с которым вы можете говорить по душе. Он вас уже понимает. Судите сами, до чего дойдет, когда он напишет ваш портрет (он его непременно напишет), я этого очень желаю… Идет?…