Осень женщины. Голубая герцогиня

Мало-помалу пейзаж горы изменялся. Вместо темных кустарников и низкорослых деревцев стали показываться высокие деревья и в то же время дорога расширилась, сделалась легкой для ходьбы. Несколько больших дубов виднелось среди стволов грабов и берез; скоро показались гигантские сосны с остроконечными верхушками, под которыми царила трогательная тишина. Двое странников шли, не слыша шума своих шагов, так как вся дорога была усыпана сосновыми иглами, накопившимися здесь целыми годами.

Временами лес пересекался просекой; яркий свет врывался на дорогу, по краям которой стлался папоротник и нескончаемые кусты дикой малины, покрытые ягодами.

На полпути к вершине возвышается Фукс-танцхютте (хижина лисьего танца). Это беседка, построенная из древесных стволов Таунус-Клубом, для отдыха путешественников. Во время сезона здесь помещается небольшой буфет, где можно достать кофе с молоком, водку и кирш.

Морис и Жюли вошли туда. Им подали какой-то напиток без названья, сделанный из сладких жареных желудей; эта черная жидкость подкрепила их силы. Когда они уже оканчивали этот напиток, к беседке подъехала карета и они с удивлением услышали, что выходившие из нее путешественники говорили по-французски.

Это был белокурый, элегантный мужчина лет под тридцать, молодая женщина брюнетка, очень недурная собой, затем маленький мальчик, лет пяти и, наконец, гувернантка-немка, бледная и увядшая, заказавшая кофе с молоком. Морис Артуа наблюдал за ними. Все были веселы, оживлены…

«Это муж и жена, - думал он. - Вот человек, который почти одних со мною лет, менее красив, чем я, и, вероятно, глупее меня, а между тем в двадцать пять лет он уже устроил свою жизнь. И теперь, когда я бьюсь об стену, он спокойно, шаг за шагом, идет по большой дороге…»

В эту минуту маленькому мальчику надоело сидеть на месте; он сначала робко, а потом уже решительно подошел к Жюли. Став перед ней на корточки, он стал смотреть на нее своими ярко голубыми, широко открытыми глазами.

Жюли улыбнулась ему. Он произнес серьезно:

- Красивая дама!

И, приложив к губам всю ладонь своей ручонки, он послал ей поцелуй. М-mе Сюржер схватила его на руки в пылу одного их тех горячих материнских порывов, которые встречаются в женщинах, не имевших счастья сделаться матерями, и стала целовать его смуглые щечки и шею, открытую матросским воротником.

Она поставила его на пол.

- Мы уходим, Морис? - произнесла она взволнованным голосом.

Они ушли; французы проводили их несколько удивленным взглядом. Они не признавались, им не нужно было признаваться друг другу в страшной грусти, овладевшей ими при простой встрече молодой четы и маленького ребенка…

Солнце светило над лесом и разогнало туман, видневшийся лишь кое-где на нижних склонах гор. Около полудня, когда они уже ясно различали сквозь лесные просветы крыши гостиницы, солнце рассеяло последние тучки, позолотило сосны и клены и бросало на дорогу яркие полосы, пересеченные ветвями деревьев. Радостные лучи этого веселого неба проникли в сердца любовников; свежесть воздуха освежала их груди; они догадывались, что и для них скоро откроется горизонт…

Они с улыбкой взглянули друг на друга. Так много раз произносимые старые слова сорвались с губ Жюли:

- Ты меня любишь?

- Да, - ответил Морис и поцеловал эти губы, молившие о поцелуе.

Они подходили: еще один поворот, еще небольшой подъем и они очутились на площадке, откуда открывался чудный вид во все стороны. Они стали осматриваться, узнавали знакомые места, где побывали в течение этих трех недель, как бы исполняя свой долг. Морис не водил свою любовницу только в Гамбурге, где он столько выстрадал, и теперь он в первый раз видел издали его башню и прекрасный парк. Жюли называла знакомые местности: Кенигштейн, Фалькенштейн, Соден, Кронталь и соседние вершины Большого Фельдберга, Альткенига, Малого Фельдберга. Вся страна, изрытая отрогами Таунуса, расстилалась с западной стороны, виднелась желтой равниной до туманного горизонта Франкфурта.

Жюли и Морис смотрели на эту землю изгнанья, залитую солнцем, улыбающуюся и их бурные мысли понемногу успокаивались. Какая душа, сродная нашим душам, вселилась в неподвижные очертания пейзажей? Что за неуловимый для наших ушей голос, но понятный нашим сердцам, зовет нас из недр природы и шепчет нам о подчинении судьбе или о возмущении? Глубокая жалость овладела Морисом к этой женщине, которую он любил и заставлял так много страдать.

- Ты сохранишь грустное воспоминание об этой стране, дорогая моя, - прошептал он.

Она взглянула на него и в ее глазах отразилась вся искренность ее ответа.

- Я хотела бы всегда жить тут с тобой, как я жила, - сказала она. - Если у меня и есть горе, то что ж такое?… Мы никогда не жили с тобой так, как здесь. Увы, и это кончено!