Осень женщины. Голубая герцогиня

Слуга гостиницы подошел к ним, ожидая приказаний. Морис велел, чтобы завтрак был сервирован в отдельной комнате. Им могли отвести только спальню, с небольшой немецкой кроватью в углу. Они завтракали там, любуясь лесистыми склонами Альткенига; становилось все светлее и светлее; они скоро увидали перед собою вершины Неккара и Кенигшпуля-Гейдельберга.

Жюли была полна только одной мыслью, в которой она сейчас полупризналась своему другу; тяжелое и дорогое время совместной жизни кончилось. Сегодняшняя экскурсия, по всей вероятности, последняя. Завтра же, быть может, наступит разлука и на сколько времени?… Снова остаться одной, так далеко от него! Она любила эту агонию своего сердца в течение последних недель, потому что она, по крайней мере, испытывалась около него.

«Если б он теперь попросил меня остаться, то, что бы ни случилось, я осталась бы».

Да. Она так ослабевала при одной мысли расстаться с ним, что готова была пожертвовать теперь для него самым дорогим: своей репутацией, своими обязанностями жены. Она мечтала остаться любовницей Мориса, даже если он будет ее презирать, обманывать, но всегда остаться с ним, около него.

Как его удержать, как его сохранить? Очевидно, он еще не потерял потребности в ее присутствии, потому что не далее, как вчера он просил ее не оставлять его в этом одиночестве. Разве она не чувствовала, что он вполне принадлежит ей, когда в редкие и острые минуты страсти, он лепетал эти прерывающиеся слова; «я хочу, я люблю только одну тебя?»

После завтрака Морис вышел на балкон выкурить папироску. Жюли прилегла на маленькой кушетке; она чувствовала себя усталой, щеки ее пылали, в голове ощущалась тяжесть.

«Эта ходьба и острота воздуха опьянили меня», - говорила она себе.

С подушки, на которую она опустила голову, она наблюдала за своим другом; он стоял неподвижно, опершись на перила балкона. Она пристально смотрела на этот дорогой силуэт, стараясь привлечь его к себе магнетизмом взгляда. Чего она хотела? Она не сумела бы этого объяснить. Она знала только, что желала бы иметь его ближе к себе, ближе к своему сердцу.

И почти тотчас же Морис обернулся и подошел к ней… Она почувствовала на себе взгляд этих светлых глаз и ей стало холодно от того, что она прочла в нем такое полное равнодушие, такую холодную рассеянность. Как его вернуть, как его удержать? Как насиловать эту любовь и эту остывающую страсть? Безумие овладело этой чистой душой, которая достигла любви только путем нежности и побежденная стыдливость которой возмущалась после каждого порыва страсти.

Она приподнялась; ее руки искали руки Мориса, ее глаза и губы сказали ему: «Иди ко мне…» Этот призыв длился всего секунду, а между тем Морис понял его; его лицо выразило такой беспокойный страх, как будто он видел, что Жюли сходит с ума. Он отступил, и это мгновение, это выражение его лица сразу охладило бедную женщину. Она закрыла руками свои пылающие щеки и спрятала голову в подушку.

Морис был растроган; он склонился над ней и, желая загладить ее унижение, стал в свою очередь просить ее… Она отстранила его, встала и произнесла с быстрым жестом:

- О, нет!… Не надо жалости, прошу тебя!

Потом, после минутного молчания, она сказала:

- Уйдем отсюда, прошу тебя, уйдем скорее.

Морис подумал об утомительном пути пешком; ему также захотелось быть скорее в Кронберге, кончить эту несчастную экскурсию. Он спросил:

- Если б мы вернулись в карете?

- Хорошо. Это было бы лучше, - ответила Жюли. - Я так устала!

Они нашли кабриолет в гостинице. Скоро карета уносила их по зыбкой почве. Листья деревьев были покрыты легкой влажностью и солнце уже не светило так ярко. Никто из них не произносил ни слова в продолжение всего пути, до тех пор, пока они не вернулись в Кронберг и дверь виллы Тевтонии не затворилась за ними. Было только шесть часов, но серые тучи, надвинувшиеся над долиной, производили искусственную темноту, так что, несмотря на открытое окно, в комнате было почти темно.

Усталые, с отвращением к движению и жизни, они бросились на стулья далеко друг от друга. Теперь все было кончено, попытка сделана; они больше не искали предлогов обманывать самих себя. В эту самую комнату, куда они вошли три недели тому назад дрожа от волнения, что они, наконец, соединились, они вернулись теперь измученные, безнадежные, утомленные борьбою с судьбой.

Морис думал:

«Если Жюли останется, то у нас не хватит больше сил тянуть такие дни, как сегодня. Но остаться одному, снова начать такую жизнь, как те две недели в Гамбурге, да еще прибавить к этому страдание, что я оттолкнул ее от себя, потерял… О, не могу этого, я не буду в силах!»

Он вернулся к прошлому:

«Все это произошло по моей вине. Я думал, что можно обладать сердцами двух женщин, не заставляя их страдать и не страдая самому. И вот наказание».