Осень женщины. Голубая герцогиня

Их взгляды встретились; Эскье почувствовал, что взгляд Жюли, так сказать, заслонился стеной от его взгляда. Он все-таки попробовал проникнуть в эту замкнутую душу.

- Сжальтесь над нами… Вы видите, как она страдает, бедная девочка!… Она ничего не говорит, она никого не обвиняет, но она может умереть, вот что!…

- Не говорите этого! - вскричала Жюли, пряча свое лицо. - Это неправда! Это не более как припадок… Она не умрет. Она забудет.

- Она умрет. Вы слышали, что говорил сейчас Домье? Я был там, когда в первые минуты, застигнутый врасплох, он не скрывал выражения своего лица и не взвешивал слова. Я понял. Бедная девочка уже близка к концу. Нужен еще один удар вроде того, какой она получила сегодня… и …

Все, что было эгоистичного в этой возвышенной душе, вдруг поднялось при мысли о своем несчастии.

- Что станется со мною, если Клары не будет? В моей жизни не останется ничего, ровно ничего…

Жюли молчала. Она страшно страдала. Она испытывала ощущение кошмара, когда человек, как бы впавший в летаргию, напрасно старается, двинуть членами. В ней что-то уже готово было уступить мольбам Эскье, но она ясно сознавала, что в ней нет этого подъема духа, что она не произнесет это слово, потому что издалека Морис манит ее к себе.

Эскье окинул ее безнадежным взглядом.

- Значит, вы не хотите? - произнес он.

Она ответила.

- Я не хочу.

Когда он с сомнением покачал головой, она повторила:

- Я не хочу… Уверяю вас, Жан… Ах, если б я могла исчезнуть, умереть, не быть для Мориса ничем, даже воспоминанием! Но жить около него, около Клары и видеть их мужем и женой!… Нет, клянусь вам, этого нельзя от меня требовать!… Это кажется мне невероятным, преступным… Я не могу сделать это так же, как… (она подыскивала сравнения)… как если бы мне велели убить человека, даже заслуживающего смерти… Зачем вы качаете головой? - продолжала она, желая оправдаться и победить недоверие Эскье к этому чувству, которое она, несмотря на все, считала благородным. - Клянусь вам Богом, что я не знаю, в чем заключается мой долг!

Эскье возразил:

- Это, друг мой, судьба всех жертв. Нам всегда кажется, что мы обязаны тем, кого мы любим. Мы чувствуем такой ужас при мысли об измене… как если бы нам пришлось лишить себя жизни. А между тем самопожертвование и долг существуют, как видите.

Все доводы нашего эгоизма никогда не устоят против этого.

Жюли встала, она поправляла правой рукой вышивку кресла.

- Нет! - вскричала она. - Это неправда то, что вы говорите, я чувствую, что это неправда! Любить того, кто вас любит, это своего рода брак, который нельзя разрушать подобным образом… Разве причины, которые вы мне ставите для того, чтобы разлучить меня с Морисом, я не могла бы повернуть их для моей защиты? Разве только я одна должна жертвовать собою?

- Как вы его любите! - грустно произнес Эскье.

Она ответила глухим голосом:

- Да… я его обожаю. Видите ли, он во мне, как моя собственная кровь… и если его отнимут у меня, я умру.

- Если его отнимут, да. Но, нет, если вы сами откажетесь от него, друг мой.

- Отказаться от него? Ах! Вы совсем не понимаете сердечных дел. Вы не знаете их… Если б вы знали только, что значит любить безнадежною любовью, как я люблю Мориса! Но вы не знаете этого! Вы не знаете этого! Ваша жизнь была совсем простая… о, она была безукоризненна, но в ней не было приключений… Да, я знаю, вначале траур… Но вы не любили вашу жену так, как я люблю Мориса… Вы никогда не испытали, что значит всецело слиться мысленно с другим существом и говорить себе, что у вас могут его отнять и что придется жить после этого несчастья! Вы не знаете этого!

Эскье смотрел ей прямо в лицо.

- Нет, - сказал он, - я это знаю.

Жюли спросила с удивлением:

- Что вы хотите сказать?

- Я говорю, что я любил кого-то в жизни помыслами ума и сердца и я говорю это не о моей жене. Этого никогда не знали… никто, никто. И однако я жил. Вот видите.

«Раз он это говорит, то это правда, - подумала Жюли. - Но кто эта женщина? Ведь я уже почти двадцать лет знаю его…»

Она спросила:

- Я знала эту женщину?

- Не будем говорить о ней, - ответил Эскье. - Клянусь вам, что я хотел умереть прежде, чем она узнает об этом… потому что она никогда не о чем не догадывалась… Не будем говорить о ней, прошу вас.

Его голос прервался от внутреннего рыдания. Он отодвинулся, чтоб дать себе время прийти в себя. Машинально он нажал пуговку электричества. Две лампы по углам комнаты погасли. Мягкая полутьма разлилась по комнате, где они находились.

Но он почувствовал обвивающие его руки. Голова Жюли склонилась на его плечо.

- Жан!… - пролепетала она, - простите меня! Насколько вы достойнее меня!… Как! Вы уже страдали… из-за меня?

- О! - произнес он. - Теперь, вы видите, все это умерло в прошлом, и если я еще и грущу, то я уже не страдаю. Я искалеченный жизнью человек, но не больной… Знайте только, что если я сейчас просил у вас большой жертвы, то я знал цену того, что просил.

- Жан!