Осенью в нашем квартале

— Что это Коля Феклисенко заходить к нам перестал? Не поссорились? — И она строго посмотрела на Сережку. Он, продолжая есть, мрачно пробурчал:

— Не знаю.

— У него забрали отца, — тихо сказал Сережкин отец. Он разволновался. Положил ложку. Мать спросила:

— Почему же, Гриша?

— Кто знает. Пришли прямо в лабораторию и забрали. Одно могу сказать: он был честный и хороший работник.

— А я знаю, почему, — вставил Сережка. — Это из-за бдительности. Время такое…

— Ну, ты вот что, ты ешь суп и садись за книги, — ткнул его в затылок отец. — У тебя, кажется, скоро доклад.

Два парня, сидевшие около меня, заерзали, захлопали сиденьями. Я открыл глаза. По экрану несутся два всадника. У одного перебинтована нога, на другом белогвардейские погоны.

— Не догонит, а? — касается моей руки парнишка. — Не догонит, дяденька?

— Ты, малыш, смотри. Неинтересно же будет…

Ну, что я ему скажу, что он поймет, если этот фильм — больная рана всей моей жизни.

— Во, не догнал! — довольно скрипит стулом парень. Я кладу ему на голову руку. Под ладонью ершится густой стриженый ежик волос. Смотри, смотри, малыш…

А передо мной совсем другой экран, не полотняный, и кадры бегут по нему без рамок и перфорационных отверстий.

Сережка рассказывает об Амундсене. На занятие кружка пришли и шестиклассники. Они скептически улыбаются: то же, мол, знаток нашелся. А Сережка смотрит на меня и очень переживает. Я сижу в самом углу. Я вижу, как ему трудно, потому что его не очень слушают. Только я один… Он быстро изложил суть: открытие северо-западного прохода, Южного полюса, дрейф за полярными льдами. А дальше? Дальше маленькой книжонки об Амундсене явно не хватает. Сережка начинает фантазировать. Чего он только не выдумывает. Но удивительно, теперь его слушают все. Не слушаю Сережку только я и низко опускаю голову. Я знаю, врет он это все для меня. Он говорит:

— А еще хочу рассказать, как стал таким отважным Амундсен. В детстве ему приходилось воевать с мамой. Потому что она не разрешала ему зимой спать при открытой форточке. И вообще — не пускала купаться. И тогда он тайком убегал из дому. Мальчишки его не любили. Наверно, потому, что он был сильнее их. Но у него был друг, очень хороший друг. Его звали… В общем, это не важно. Он очень понимал Амундсена. Амундсен любил географию. Но не всегда охотно отвечал на уроках. Однажды он не пошел к доске, хотя знал урок. И за это чуть не получил двойку. Никто не догадывался, почему. А у него в семье случилось горе. Амундсен очень переживал. Он даже перестал дружить со своим другом. Только мать после уроков встречала его на дамбе, которая вела от школы к дому.

Сережка смотрит мне в глаза. Раньше как-то он мне сказал, что когда я рассказываю о покорителях Севера, мои глаза начинают блестеть, и кажется, что в них загорается северное сияние. Я вижу, как Сережка напряженно смотрит мне в глаза. Но северное сияние в них так и не появляется. Я сижу с опущенной головой и слышу, как он продолжает выдумывать:

— …Но правда все равно победила. К ним в семью вернулся отец. Потому что он был честным и хорошим человеком… и работником, — почему-то добавил Сережка.

Прозвенел звонок. На крыльцо Сережка вышел с опущенной головой. Настроение у него было скверное. Что с того, что его хвалили шестиклассники и хлопали по плечу. Чувствовал он себя полным ничтожеством. Я хотел убежать домой, но мне было жалко Сережку. Я подошел к нему сзади и тихо спросил:

— Зачем ты все это?

— Не знаю, я думал, тебе будет легче. — Сережка чувствует себя виноватым и замолкает. Я кладу ему на плечо руку:

— Не сердись на меня, ладно?

— Что ты… — обрадовался Сережка.

Мы спустились со ступенек, идем по тротуару. Ни о чем не хочется говорить. Тротуар из цементных плит. Они очень старые, сквозь них прорастает трава. Маленькая девчонка играет в классы. Сережка не удержался и тоже прыгает из квадрата в квадрат. Девчонка обрадовалась, что мальчишка принял участие в ее игре, приговаривает:

— Мак… Мак… Мак… Дурак! — и рассмеялась, счастливая оттого, что Сережка, прыгавший с закрытыми глазами, наступил на черту. Надо все-таки о чем-то говорить. Но мы идем и молчим. Выручила нас афиша. Она сообщала, что сегодня в клубе кинофильм «Федька». У Сережки моментально блеснула идея, показавшаяся ему гениальной. Глаза у него так блестели, что можно было подумать, будто в них сразу отразились все радуги мира. Он выпалил:

— Кино! Мы же не видели «Федьку». Говорят, мировое.

Я пожал плечами: это, конечно, мысль, но…

— Нет, это все чепуха, — понял меня Сережка, — деньги у меня есть. Отец вчера получку получил. Нет, о деньгах и не думай. Ты приходи, Коль, а?

О деньгах Сережка, конечно, врал. Он знал, что никакой получки отец не получал и не скоро получит, потому что очень болен. И что выпросить у матери на один несчастный билет, кроме полагавшегося ему в выходной день, проблема из проблем. Я ничего этого не знал и поэтому сказал, что приду.

Идти домой спокойно и уравновешенно, как требовала этого мать, Сережка не мог. Портфель его вмиг превратился в пропеллер самолета, и он, грудью рассекая воздух, мчался по улице.