Осеннее равноденствие. Час судьбы

В общем, давным-давно были у Балнаносиса хворая жена и сын. Малышом он сына отправил учиться, а когда тот подрос, послал его в далекий Краков. Был этот юноша головаст, сказывают, до дальних стран добрался, по морям плавал, но одна беда — родной дом позабыл. Отец пошел к жандарму и потребовал: верните мне сына или выплатите тридцать семь рублей золотом, потому что ровно столько он ухлопал за его науки. Жандарм посмеялся над Балнаносисом, а тот рассвирепел и, напившись в корчме, так поколотил жену, что та больше не встала с постели. Через какой-нибудь год и померла. Не теряя времени, Балнаносис женился на Монике — молодой и здоровой девке. Жил, растил дочку Аделе. Когда ей шел уже седьмой год, однажды объявился и сын. Выглядел он страшно, поседевшие волосы падали на сутулые плечи, одежда была изношенная и грязная. Остановившись у ворот, ждал, авось позовут в дом. Балнаносис смотрел в окно избы, чесал грудь, морщил лоб, а когда позвал-таки сына в дом, никакого разговора между ними не получилось. Сын кашлял, харкал, искал в карманах платок, но не найдя, все бегал за дверь плюнуть. Отец глядел на сына день, глядел другой и сказал:

— Прийти-то пришел, а на что ты мне такой нужен? Куда я тебя дену?

Дело было к осени. Отец вручил сыну вилы.

— Вон птицы летят, — сын оперся на вилы, уставился в небо. — Так легко, медленно машут крыльями.

Балнаносис одернул его:

— Вон кучи навоза. Разбросай!

Сын широко раскинул руки.

— У человека крылья потяжелей, это верно, но иногда мне кажется: такая малость нужна…

Балнаносис огрел сына кулаком по спине, поднял упавшие вилы, вручил опять:

— Разбрасывай навоз, ты что, надо мной издеваешься? А то жрать не дам. Тебе говорят!

Настал день, когда отец увидел своего сына на крыше гумна. Стоит на самом коньке, машет руками и смотрит куда-то на облака. Когда окликнул его, тот не отозвался, будто не расслышал. А спустившись с крыши, сказал:

— Человек может летать, я знаю. Надо только захотеть. Главное — преодолеть страх, победить самого себя.

На другой день он опять махал руками, взобравшись на конек. Кажется, уже на цыпочках стоял. Отец снова стал звать сына, манил по-хорошему, потом грозил.

— Я преодолею себя. Человек должен себя победить, — гнул тот свое.

В тот вечер Балнаносис долго что-то мастерил возле дровяного сарая. Когда сын ночью заснул, он бесшумно вошел в чулан, затащил в него тяжелую колоду с выдолбленными дырками, пристроил в чулане в ногах у сына. Утром тот спустил обе ноги наземь и угодил в колоду, да так и остался сидеть на кровати. Никто не хватился его, никому он не был нужен.

Иногда он кое-как выбирался во двор, волоча на ногах эту тяжелую колоду, устремлял взгляд в небо и глядел, пока голова не начинала кружиться и не опускались раскинутые руки. Тогда он бросался наземь, рвал пальцами траву и скулил сквозь зубы, разбрызгивая кровавую пену. Вот так он теперь летал каждый божий день. Легко взмывает в поднебесье, парит вместе с птицами, а потом падает на твердую землю и никак не может взять в толк, почему его легкие крылья так быстро устают. Однажды он слишком далеко ушел, слишком далеко, видать, улетел, потому что вечером нашли его упавшим в пруд — ноги, запертые в колоде, плавали на поверхности, а крылья мокли глубоко в тине.

«…Вот и все, — вздохнул человек, рассказавший эту историю, и добавил: — Хорошо бы, это было сказкой! А то ведь у нас на глазах…»

Габрелюс поднял березовую колоду, подумал: «Вот надеть бы ее на ноги, интересно, как бы я выглядел», но испугался этой мысли, зашвырнул страшное бревно подальше в половню и вернулся к сену. Схватив дергалку, яростно вонзил в выемку в стене сенной клади, повернув, дернул на себя. Слежавшееся сено пучками летело под ноги, едко пахло луговой полынью, сухим чебрецом с пригорков. Увидев, что надергал уже целую охапку, он присел на корточки, провел руками по лбу, покосился на половню.

Скрипнула дверь, с пустым мешком в руке вошла хозяйка.

— Мякина кончается, чем свиней кормить будем?

Габрелюс был доволен, когда хозяйка с ним советовалась, но сейчас этот вопрос пролетел у него мимо ушей.

— Это правда, хозяйка, что люди рассказывают?

— А что люди обо мне рассказывают? — гордо спросила хозяйка.

— О тебе? Почему о тебе?

Оба, растерявшись, уставились друг на друга.

— Я хочу спросить: правду люди рассказывают про сына Балнаносиса, который хотел летать?

Хозяйка отвернулась, набросила пустой мешок на жердь.

— Это который от ученья спятил? Ха-ха!..

— Смеешься? Может, и тогда смеялась, когда он с этой колодой на ногах ползал?

— Не смеялась, но и не плакала, потому что это был сын Балнаносиса. Это были Балнаносисы, и незачем мне про них напоминать.

— Эта колода и теперь в половне.

— Расколи и сожги.

— Память о мученьях человека? Человека…

— Балнаносиса! Хватит об этом.

После смерти мужа хозяйка никогда не заговаривала о нем, даже дочке Аделе запретила упоминать про отца. «Умер, и забудем», — приговаривала.

— Откуда мякины для свиней взять?

— Вечер уже, завтра подумаем, — ответил Габрелюс. — Правда, завтра в лес надо бы еще съездить. Санный путь на исходе, пригорки уже голые.