Осеннее равноденствие. Час судьбы

— Мне страшно становилось и раньше, когда Ангел заводил разговор о смысле жизни, о бренности. Хотел понять, что такое человек, всему искал объяснения.

— Паулюс! — Кристина схватила руку Паулюса, лежавшую на руле. — Но ведь это несчастный случай!

Паулюс медленно покачал головой.

— Я ничего не знаю, Криста… Мы приехали.

Он вылез. Вышла и Кристина, постояла, опершись рукой о корпус машины.

— Ровно в четыре — здесь, ладно?

С букетом темно-красных астр в руках Паулюс огляделся, словно искал знакомого, и свернул направо. Спина мешковатого пиджака помята, брюки пузырятся на коленках. Ступал он как-то грузно.

Кристина долго еще стояла в растерянности, не выпуская из виду Паулюса, потом направилась в противоположную сторону, но куда идти — не знала. Давно не была в Лепоряй, все забыла. В скверике опустилась на скамью, достала из сумочки записную книжку, бегала взглядом по исписанным листкам. Гедре, Гедре… Кажется, на Вороньей улице? Где же эта Воронья улица? В тот раз Кристина не запомнила, поскольку сидела рядом с Виргинией и не глядела по сторонам. Думала о том, как повезло сестре… Они без конца пили ароматный чай и проболтали полночи. Виргиния подняла руку, пошевелила пальцами, привлекая внимание к золотому перстеньку с бриллиантовым глазком, и сказала: «Недавно муж подарил. Тысяча семьсот». Кристина от души удивилась (почти годовое мое жалованье!), но и обрадовалась, что сестра счастлива. «О, когда женщина счастлива!» — Виргиния озорно подмигнула, потом в просторной гостиной открыла лакированный платяной шкаф, показала, что уже сшила и что собирается шить. «Пока хорошую портниху найдешь, намучаешься». Криста не завидовала сестре: ни тому, что у нее просторная квартира, с ванной, сверкающей голубой финской плиткой, ни ее нарядам, ни драгоценностям. «Хорошо тебе, Вирга», — сказала и была рада, что Виргиния так мало расспрашивает о ее жизни. А когда утром Виргиния привезла ее в Лепоряй к Гедре, они увидели, что сестра измучена, замотана: всего три года замужем, а заботы обручем сжимают ее голову. Вспомнили мать, поговорили о ее скверном здоровье, посетовали, что никто не вечен… Надо бы как-нибудь слететься всем к озеру, сказала Гедре.

…Гедре… Гедре… Да, точно на Вороньей улице… Воронья, семнадцать…

* * *

От улицы вела выложенная плиткой дорожка, по обеим сторонам которой сочно зеленела аккуратно подстриженная живая изгородь. Такая же изгородь, повыше, окружала и весь двор, садик, исчезая за домом. Кристина подергала ручку двери террасы, мерцающей ромбами и квадратами из фиолетового, розового, желтого стекла, подождала. Никто не вышел, не откликнулся. Дверь крылечка со стороны двора была приоткрыта. Постучалась, и на пороге неожиданно вырос сутулый мужчина в пятнистом берете. В одной руке он крепко держал кусок очищенной колбасы, в другой — ломоть хлеба и початый помидор. Рот был набит.

— Привет, Зенонас!

Мужчина попятился, потом ухмыльнулся, помолол челюстями и, пожимая плечами, сглотнул кусок.

— Вот так новость, вот так новость, — зачмокал сальными губами, отошел от порога. — Заходи, Кристина, заходи.

На кухне был беспорядок, на столе — немытые тарелки, ножи, вилки, на досочке изогнулся свежеразрезанный круг копченой колбасы. Зенонас положил на угол стола все, чем закусывал, вытер кончики пальцев о штаны и протянул мозолистую ладонь.

— Привет, Кристина. Давненько не была. Погоди, а может, первый раз в этом доме? — вонзились в нее маленькие глазки-пуговки.

— После смерти матери заезжала.

— А! Ну-ну, — Зенонас засмеялся глухо, утробным смехом. — Да что тогда… Тогда, можно сказать, только начали строиться.

— Помню, только кухня и комната рядом с ней были готовы.

— Ну-ну… А начинали на голом месте. Наверно, рассказывал тогда: тут такая лачуга стояла. А теперь — особняк! Два этажа, подвал под домом, шесть комнат, гараж…

Словно не расслышав этого, Кристина спросила:

— Гедре нет дома?

— Рабочий день, как ей быть. Да я сам минуту назад заскочил, перекушу малость и опять айда. Рейсы далекие, и если хочешь зашибить деньгу, надо вкалывать.

Зенонас окинул взглядом Кристину, маленькие колючие глазки остановились на ее пустых руках, тощей сумочке; он отвернулся и снова стал уплетать колбасу с хлебом и помидор. Глотал, причмокивал и почему-то все время пожимал плечами.

— Я бы позвонила, но у вас телефона нет.

— Ну-ну, нету!.. Все у нас есть! Три, девять, один и семнадцать. Запиши.

— Запомню, — и Кристина повторила про себя: три, девять, один, семнадцать… три, девять… Ах, предложил бы он мне ломтик этой колбасы. Сам жрет как боров… Колбаса толстая, домашняя, пахнет дымом и чесноком… Даже присесть не предлагает. И сам стоя жрет. На стульях — грязная одежда.

— Когда Гедре придет?

— До часу у нее — одна ставка, а сейчас другую гонит. Санатории растут, персонала не хватает. Правда, под вечер придется с ней на участок смотаться. Не приведи господь заморозки будут — столько помидоров, красные, на кустах. А может, ты все-таки останешься, Кристина?

— Не могу.