Осеннее равноденствие. Час судьбы

Девчонки заерзали, откинулись непринужденно, парты перестали их стеснять.

— С чего же мы начнем? Может, со сказки…

И впрямь, гостья стала рассказывать сказку, старую, которую все не раз слышали в детстве, а потом и читали. Сказку о Золушке. Кристина не столько слушала, сколько глядела на чуть-чуть подкрашенные губы женщины, с которых слетали знакомые слова, на темно-карие лучистые глаза, наблюдала за ее руками с тонкими пальцами, которые то и дело сжимались в кулак, и кулак этот грозно взлетал. Кристина сейчас глядела и вспоминала, — наверное, многие, а может, и все сейчас вспоминали, как три года назад в февральскую стужу старшеклассники через весь город провожали коричневый гроб, который несли на плечах народные защитники, а за ними шла женщина в черной шали. Это была Думсене. На кладбище звенели речи, в которых перечислялись дела и заслуги товарища Думсы, потом прогремели выстрелы из винтовок. Глаза всех были устремлены на вдову — высокую, прямую, оцепеневшую от скорби. Ни стона никто не расслышал, ни слез не увидел. Уже был насыпан могильный холмик, уже разбрелись люди, а она все стояла и стояла, будто статуя из черного камня.

— Туфелька Золушке пришлась в самый раз. Принц заглянул ей в лицо, узнал, что это та самая красавица, и радостно воскликнул: «Вот моя избранница!» Сестры ее побелели от досады.

Товарищ Думсене досказала сказку, замолчала. И девочки молчали, растерянные ждали: неужто их считают малышками, раз сказочками потчуют? Товарищ Думсене, по-видимому, почувствовала это, снова усмехнулась, откинула голову.

— Не удивляйтесь, девочки. Почему я хотела, чтобы вы вспомнили эту сказку? А потому, что в этой сказке — доля женская. Кто эта мачеха и ее дочки? Разве это не угнетатели, которые долгие века порабощали женщину, лишали ее прав? Самые тяжкие работы — ей, невыносимое бремя несправедливости — ей. Какие унижения выпали на долю Золушки! Однако женщина стремилась к раскрепощению, жаждала сбросить тряпье, стесняющее ее тело и душу. Кто этот принц, который протягивает Золушке руку? Разве это не наша жизнь? Только сегодня женщина может распорядиться своей судьбой, сегодня она — королева!

Прекрасные слова, произнесенные приподнято, со страстью, увлекли Кристину, на крыльях унесли в будущее, которое исподволь окрашивалось в розовый цвет.

— В этом году вы кончаете среднюю школу. Стремитесь к науке, девочки, не опускайте рук, не связывайте их ранним браком, не закрывайтесь на кухне…

Товарищ Думсене вспомнила и собственное детство (Золушка столько горя не видала, сколько я его хлебнула), юные годы (под конец войны — в лесах, с автоматом ложилась и вставала), говорила о великих женщинах мира (Долорес Ибаррури! Ее жизнь — целая легенда), о председательше колхоза «Большевик» Вангайского района, давшей обязательство вырастить… о трактористках, поддержавших героический почин Паши Ангелиной… С презрением отозвалась о тех мужчинах, которые и по сей день готовы надеть на шею женщины хомут жены, матери, прислуги…

— Не испеченный пирог, не выстиранные пеленки, не какое-нибудь вязанье нынче возвышает, выдвигает женщину. Только труд, общественная деятельность, самопожертвование во имя идеалов социализма и борьба за их торжество во всем мире…

От звонкого голоса товарища Думсене так и звенел класс. Через открытое окно голос вырывался наружу, и на следующий день парни из класса со смаком повторяли ее речь, добавив кое-что от себя. Кристина сердилась на них, на этих кривляк, остряков-самоучек, одного огрела учебником по голове, другого саданула в спину. Она не только поверила словам товарища Думсене — ей уже хотелось быть похожей на эту женщину. Быть такой, как она. Как-то Кристина прошла мимо райкома, постояла, подождала. И надо же — оттуда вышла товарищ Думсене, с силой захлопнула дверь и спешным шагом направилась к площади. Кристина следила за ней издалека, поглядывала на развевающееся темное пальто, на маленькую круглую шапочку с нахально торчащей загогулиной на макушке, на толстую картонную папку, зажатую под мышкой. Каждое движение товарища Думсене казалось каким-то необыкновенным, исполненным смысла, и Кристина сама не почувствовала, как подтянулась, откинула голову, ускорила шаг, даже книгу сунула под локоть.

Однажды вечером она оторвала глаза от изрисованного листка и сказала:

— Мама, как бы тебе понравился такой дамский костюмчик? Из темного материала, лучше всего шерстяного. Пиджак приталенный, отвороты широкие, заостренные, плечи приподнятые, а юбка ровная, спереди широкая складка, косо вставленные карманы. Под низ надеваешь белую блузку с ленточкой из блестящего атласа…

Мать стояла, чуть наклонясь вперед и выставив голые до локтей руки. С ее пальцев в жестяной таз капала мыльная вода.

— На ком ты видела такие одежды?

— Одна женщина так одета. Ты бы видела, как ей идет.

— Все может быть, дочка. — Мать потерла о ребра доски старую блузочку Кристины, отжала.

— Но ведь красивый костюмчик, правда, мама?

— Не для тебя он, дочка, — мать еще ниже опустила голову.