Осеннее солнце

А потом я на одном историческом сайте прочитал про новгородский колокол, который созывал к бунту, за что был лишен языка, бит батогами и сослан то ли в Каргополь, то ли в Чухлому. Но до места не доехал, одной ночью таинственным образом исчез, словно улетел бесследно, предполагалось, что его выкрали соратники Марфы Посадницы и укрыли до поры в сумрачных чащах непокорного севера. И там он до сих пор ждет своего часа, и как придет этот урочный час, колоколу бунта вернут язык и поднимут на самую высокую колокольню, ну и дальше все как полагается – алаписы, огненная вервь, красное колесо.

Так что это мог быть и бунташный колокол. Пугачевский, допустим, по времени как раз. До Яика от нас, вроде, далеко, однако, Сунжа впадает в Унжу, а по ней пугачевский маршрут как раз проходил. А колокол могли сослать, например, в Макарьевский монастырь, везли, по весне застряли в наших грязях, да и бросили.

Так и врос.

А у отца мрачная версия имелась. Страшная. Он где-то слышал, что раньше  колоколом казнили святотатцев. Поднимали колокол, запихивали под него злодея и оставляли там. Злодей начинал откапываться, но не успевал, задыхался быстрее. Или с ума сходил от страха и тесноты.

Пока мы шагали по лесу, я рассказывал Дрондиной про сам колокол и его историческую ценность. Дрондину историческая ценность особо не занимала, ей что Пугачев, что Пугачева. Тогда я по-другому зашел.

– А может, это и Пушкина колокол, – сказал я.

– Ты же говорил Пушкина дуб, – Дрондина поглядела на меня с недоверием. – Он посадил дуб проездом…

– В Болдино, – напомнил я.

– В Болдино. Дуб, причем здесь колокол?

– И дуб Пушкина, и колокол, – пояснил я. – Ты «Капитанскую дочку» читала?

По программе ей еще рано «Капитанскую дочку», но Дрондина любит вперед по литературе забегать. Думаю, она уже класса до девятого дочитала, или до десятого, я у ней и «Мастер и Маргариту» видел.

– Читала-читала, – хмыкнула Дрондина. – Там про колокол ничего нет.

– Ну да, ничего. Пушкин не дурак про такое писать, это же всю конспирацию нарушило бы. Ты же знаешь, что он состоял в кружке декабристов?

А еще стрелял из пистолета и дрался на саблях. Или шпагах.

– Конечно, знаю, – сказала Дрондина. – Он ведь и стихотворение про это написал: «Во глубине сибирских руд, храните гордое терпение…»

Я испугался, что сейчас она целиком это стихотворение прочитает. Поэтому перебил:

– Да-да, все так и есть! Это как раз про декабристов.

Я похлопал Дрондину по плечу. Дрондина вздрогнула. Я вручил ей лопату.

– Вот именно! – повторил я. – Пушкин вроде как изучал историю пугачевского бунта, ездил по пугачевским местам, а на самом деле он не байки всякие собирал, а колокол искал. Декабристы поручили найти, привезти в Петербург – и взывать к новому восстанию!

Пушкин и колокол, похоже, Дрондину заинтересовал, Дрондина была не чужда всякой духовности, стихи особенно любила. И лопата ей шла. Дрондина и сама крепкая такая, устойчивая, ей лопата и лом идут.

Я продолжал рассказывать:

– Ты думаешь, почему восстание декабристов провалились? Потому что колокол привезти не удалось. За Пушкиным следило Третье отделение, вот он и вынужден был его бросить где попало.

Мне вдруг понравилась эта бредовая версия, я задумался, а не крутануть ли? Правда, колокол надо сначала вывезти и за собой закрепить. Земля наша, колокол я обнаружил, значит, он наш.

– Его агенты преследовали, вот он колокол и посадил, – сказал я. – А потом  не смог вернуться, сам под колпаком оказался. Так тут колокол и остался… Вон он!

Я указал пальцем.

Поляна. Лес тут просторный, как везде у нас, ну, за Сунжей, там кое-где ельник темный, а тут нет. Красные сосны, синий мох, воздух синий, и колокол, как нос, из земли торчит, тоже, вроде слегка синий.

– Я думала, поменьше он… – Дрондина нахмурилась. – Как его Пушкин за собой таскал?

– В телеге, – ответил я. – А зимой в санях.

– Понятно…

Колокол изменился с последнего раза. Просел сильнее, посинел действительно, то ли от солнца, то ли от зимы, словно покрылся бахромой, такой как на голубике.

Мы приблизились.

– А я раньше думала, что ты врешь, – сказала Дрондина. – Про колокол, про дуб. Про эти…

– Я почти не вру. Так, иногда, чисто по делу.

Дрондина протянула к колоколу руку, но потрогать не решилась.

– Да не бойся, – сказал я.

Я похлопал по боку.

Дрондина дотронулась до колокола пальцем. Долго палец держала, старалась почувствовать, до колокола же раньше сам Пушкин дотрагивался. Дотронется и сразу напишет: «Мой дядя самых честных правил…»

Вдруг подумал, что Дрондина в поэты планирует. Каждый, кто сам любит поэзию, тот рано или поздно начинает. Сначала стишата про Шнырову и зомби-бобров, потом «я помню чудное мгновение».

– Бом-бом… – Дрондина постучала по колоколу ногтем.

Колокол отозвался даже на ноготь.

– Звучит…

Дрондина закрыла глаза, постучала еще.

– Красиво звучит, – сказал я.

– Нормально, – согласилась Дрондина. – Сразу видно – старинная штука.

– Восемнадцатый век, – сказал я. – Умели тогда делать.

– А почему надписей никаких нет? – спросила Дрондина. – На колоколах обычно надписи всякие…