Осеннее солнце

Я вспомнил басню, мы ее проходили. Картинка в книге была, признаться, гадкая, свинья свиньей, думаю, Дрондина тоже эту картинку вспомнила. Она издала мрачный звук и медленно поползла вниз. Шнырова продолжала взахлеб зачитывать.

–… Хоть век его не будь, ничуть не пожалею, лишь были б желуди, ведь я от них жирею…

Дрондина сорвалась и скобелем поехала по стволу, безуспешно пытаясь ухватиться за веточки, обламывая их, ойкая, хрустя. Дуб был коряв и наверняка болезнен.

– Внимание-внимание! – объявила Шнырова. – Атака сардельки-убийцы!

Дрондина стала спускаться быстрее. Мне захотелось мотодельтоплан. Нет, честно, я о нем давно мечтал – с нашего холма здорово взлетать на дельтаплане. Восходящие потоки у нас что надо. А если еще с мотором…

Дрондина зарычала. Дрондина тоже умеет – в этом рычании была целая гамма чувств, ярость, отчаянье, вдохновение что ли. Наташа собиралась с вдохновением спустить с Саши шкуру.

– Ты что, Дрондиха, классику не любишь?!

Дрондина затормозила и повисла на толстой нижней ветке.

– Висит туша, нельзя кушать, – прокомментировала Шнырова.

Повисла Дрондина невысоко, может, метра полтора до земли, но сама Наташа про это не знала – вниз она смотреть опасалась. Смотрела на меня. В глазах ужас. Такой настоящий ужас, живой. Страшно. И вдруг мне стало Дрондину жаль. И Шнырову жаль. И себя. Всех нас. На дубе и под дубом, и на холме.

– Цирк бегемотов снова с гастролями в нашем колхозе! – воскликнула Шнырова. – Второй билет бесплатно!

Шнырову жаль поменьше.

– Бегемотиха Таша на перекладине! Зрители первых рядов – будьте осторожны!

– Помоги! – попросила Дрондина.

– Наташа! – попытался убедить я. – Там невысоко! Прыгни аккуратно, ничего страшного!

– Помоги! – с отчаяньем воззвала Дрондина.

Я стал быстро слезать по дубу, но не успел. Да и не втащил бы я ее при всем желании.

Дрондина разжала пальцы и упала в мох.

Получилось это у нее мешковато, вот если бы я набил дерюжный куль опилками и сбросил с тополя в траву. Хряп. Или хляп. И кости немного.

– На полметра отскочила, – с удовольствием сказала Шнырова.

Дрондина поднялась на ноги. Я торопился, съезжал по корявому дубу, царапал пузо.

– А-а-а! – заорала Дрондина.

Я не успел.

Дрондина побежала.

Она взяла резкий разгон и неслась на тощую Шнырову, как игрок в американский футбол на строй соперников. С намерением снести и затоптать.

Шнырова не торопилась спасаться, кривлялась, надувала щеки и подпрыгивала, как горилла, не забывая похрюкивать. Конечно же, в последний момент Шнырова увернулась бы, по-матадорски изящно сместившись в сторону. И Дрондина проскочила бы мимо, и пошла бы на второй заход, всхлипывая от ярости и обиды за свою неуклюжесть.

Но сегодня был день Дрондиной. Нет, не так. День Дрондиной, с большой буквы – Шнырова запнулась за корень и свалилась в траву и в мох.

Она успела подняться, но и только – успевшая развернуть вираж Дрондина тут же врезалась в нее, сбила с ног, да и сама не удержалась. Они покатились вместе и наткнулись на трухлявый сосновый пень, снесли его, разметав прелую кору, и подняв в воздух коричневую пыль.

Дрондина издала хищный победный вопль.

Некоторое время они боролись в этой рыжей трухе, дергая друг друга за волосы и бодаясь. Шнырова бешено сопротивлялась, но Дрондина давила массой и явно побеждала, я собрался их растащить во избежание повреждений, но тут…

Нет, сегодня все-таки был не день Дрондиной. Наверное, сегодня был мой день. Или день Расплаты За Глупость. Во пне обитали муравьи. Не мелкие черные, каких в лесу много, а крупные красные, редкие, отличающиеся повышенной свирепостью и мощностью челюстей муравьи. И Шнырова, и Дрондина извалялись в муравьях.

Обе завизжали, разбежались в стороны и принялись хлопать себя по бокам, ногам и плечам, подпрыгивать и чесаться.

Я сел под дуб и стал наблюдать. Муравьи были злые и шустрые и просто так на сдавались, так что Шныровой и Дрондиной пришлось хорошенько постараться. Пляска смерти продолжалась минут десять, потом они муравьев передавили и, немного отдышавшись, вернулись ко мне.

Я достал морс и бутерброды. Победительницы муравьев уселись рядом. Установилась тишина.

– Я тебе, Дрондина, когда-нибудь весь жир спущу, – устало пообещала Шнырова.

– Лечись в психушке, – ответила Дрондина.

– Ешьте, – сказал я. – Бутерброды с колбасой. И морсом запивайте.

Я поделил и раздал бутерброды. Стали есть. У меня в термосе всегда три стаканчика, а морс моя мама делает отличный. Я разлил.

– Тебя, Шнырова, будут электричеством лечить, – сообщила Дрондина.

– А у тебя жир будут три года откачивать, – пообещала Шнырова.

– Мне кажется, погода портится, – сказал я.

Да, похоже. Погода явно портилась. Нет, солнце по-прежнему светило и облаков не наблюдалось, но небо изменилось, слегка поменяло цвет. Стало чуть светлее и прозрачнее, а это верный признак.

После прогулки бутерброды зашли отлично, а морс оставался холодным, с ледяной крошкой. Ели с удовольствием. И молча. Пищевое перемирие. Кратковременное. Хорошо, когда они молчат.

– Погода портится…

Издалека прилетел глухой звук, похожий на удар в бубен.

– Что это? – спросила Дрондина.