Осенний август

– Каково? – жестко отчеканила она, словно сомневалась в разумности своей дочери. – Омерзительно! Я не жила, я существовала! Приходя к себе, я часами сидела на одном месте и старалась избавиться от этой брезгливой дрожи, сознания себя грязной. Кретины вокруг шептались, что я верчу любовниками как хочу. Да это они мной вертели! В силу своей природы, в силу непреложного закона вещей. Я лишь играла по их же правилам, нарастив зубы для выживания. Я ни за что бы не вступила на это поприще, если бы не обстоятельства. Я тогда мало рефлексировала. Перегорела тогда – слишком безумна и сжигающа была молодость. И опустилась в сплин.

Полина поникла, ее апломб разом куда-то испарился. Для нее всегда загадкой была фатальность матери и ее вывернутое умение везде видеть трагедию, годящуюся, скорее, для чьего-то переложения ее жизни.

– Прости, – тихо сказала она.

– Поля, – Мария задребезжала тепло. – Когда ты была на подходе, я страшилась. Я не видела себя хорошей матерью – слишком озлобленная. Но любовь пришла, видя ваши щечки и шажки. И от этого не скрыться. Наверное, не всем женщинам дано любить своих детей, не все чувствуют под копирку… Я с недоумением и страхом ждала детей, не находя в себе чувств, о которых все кругом твердили. И чувствовала вину за то, что не люблю идею своих детей, не могу рассыпаться в восторгах от этого. Младенцами я недолюбливала вас за страдания и несправедливость, которые вам еще предстоит понять и молча с ними бороться. Наверное, я слишком много думала – мысли вредят беременным. Может, потому и не любила, что понимала – бороться вы не сможете, пойдете на поводу. Отсюда росло и неприятие, отрешенность от кого-то, кто заведомо обречен. Я радовалась обеим вам. Первые дети не так изматывают, делают тебя не собой. Я вас любила, но не могла избавиться от брезгливости по отношению к вам. Сейчас я смеюсь, вспоминая это. Женщины глубже, тоньше. Я вижу это в вас. Вы не безмолвные страдалицы, в вас обеих стержень. Хорошо, что вы родились девочками. Мы чувствуем палитрой, полями. Хоть отчасти я тебя понимаю. Твою неудовлетворенность. Она присуща каждой умной женщине. И если я порву из-за тебя с твоим отцом, я это переживу, хоть мне и будет тяжело рушить столько лет. Спокойных, сытых лет с ним. Но я не переживу, если ты проживешь обычную женскую судьбу невидимости. Поэтому, прежде чем с кем-то куда-то бежать, ты подумай.

Мария прикрыла веки. Она не сказала, что Вера вовсе была нежеланным ребенком, но, родившись, был куда прекраснее, чем ее предчувствие. И как после этого пути перерождения в любви к беззащитным существам Марии болезненно было смотреть на сепарацию дочерей, на то, как они все меньше нуждаются в ее недостаточно, наверное, устойчивой руке.

Полина молчала. Она была поражена такой неслыханной откровенностью. Она была благодарна.

38

– Как ты можешь? Как ты смеешь?! – кричала Вера срывающимся от отчаяния голосом накатывающей ненависти.

Полина с осатанелыми, но полными решимости глазами дробила ладонями с размаху дверь за дверью, мчась к выходу.

– Остановись! – выла Вера, не зная, что хочет больше – дать ей пощечину или зарыдать. – Мать больна, о чем ты думаешь?!

– Вы меня своими мещанскими штучками на дно не утащите, – отрезала Полина каким-то отстраненным, грубым голосом и вылетела на лестницу у входной двери, пока чемодан бился о ее колени.

– А мы с матерью что делать будем? Сгинем вовсе?! Нам есть нечего!

Вера бессильно стояла и смотрела, как сестра садится в экипаж, возницей у которого был Игорь, криво ей улыбнувшийся. Его змеиные глаза долго еще стояли перед ней, даже когда оба, подняв пыль, растворились в безызвестности. Вера не могла даже поднять рук от свалившейся на нее усталости. Происходящее казалось туманным сном, она не могла в него поверить. Она не могла вернуться в дом без половины своей прошлой жизни. В это просто не верилось. Поэтому продолжала стоять на ноябрьском ветру. Идти в дом… где все делали вид, что ничего не случилось. Дом, который должен был стать хотя бы кратковременным спасением в сумятице столичного междувластия. А становился с каждым днем все опаснее во взглядах снующих мимо мужиков, затаенно ожидавших вестей из Петрограда.

Полинина эгоцентричность пожирала все на ее пути. Потому, наверное, она с такой страстью и отреклась от нее, склонившись перед кем-то еще более эгоистичным. Может, ее поразило, что кто-то сильнее ее. Или так ей показалось.

Воевать?.. Ее сестра, привыкшая если не к неге, то точно к наличию необходимого, как бы ни кичилась собственным аскетизмом в потребностях. И куда?.. На войну, в грязь, ужас, мат, мужичье… Ее сестра, которая должна эти темные времена быть их опорой и движущей силой к выживанию. В мечтах Полина на боевом коне поражала своей смелостью в бою и зубоскало усмиряла зарвавшегося мужика.