Осенний август

В тайном уголке сознания Веры отложился греющий факт, что, где бы она ни плутала, как бы не разбивалась, она не останется в одиночестве. Это действительно помогало. При всей своей видимой беспечности Вера ревностно, почти маниакально следила за тем, кто вторгается в ее жизнь. Может, она слишком заигралась в подражание Полине. Так, что сама поверила. А, может, их безумное время, кишащее нововведениями, самоубийствами и исчезнувшими, о которых не хотелось думать, выточило ее себе под стать.

– Останешься сегодня? – голос Веры пропитался хриплой зазывной игривостью. Зачаровывали его цветочные напевы.

Она начала покусывать его шею, скрепила руки на талии.

– Пожалуй, – заинтригованной улыбкой отозвался Матвей, ощупывая ее глазами снизу-вверх.

Он никогда не вызывал у Веры отвращения или страха – блестящие волосы, кожа, теплая и пахнущая… Женщиной? Ребенком? Здоровьем? Излишняя мужественность отстраняла Веру, а женоподобность вызывала насмешку.

Наполненность любви. Заполненность. Заполоненность. Изгибы шеи и тихий блеск мерцающих волос. Античная чистота, не замаранная лишними акцентами косметики.

То, что происходило между ними, становилось ценным и прекрасным, особенно маринуясь в воспоминания. В процессе они были слишком оголтелы, слепы или бессильны, чтобы что-то понять толком, по-настоящему оценить или отринуть приблизившихся людей и события. Воспоминания же сдабривались идеализацией и становились чем-то третьим, отвлеченным и не претендующим на объективность.

За годы брака они так и не дошли до черты, когда им было бы лучше порознь, чем вместе. Они ссорились – часто из-за претензий Веры, ее критики в его адрес – то или иное неизменно в Матвее казалось вопиющим. Но каждый вечер заканчивался одинаково – Вера просила укрыть ее одеялом. Если они были в ссоре, она засыпала с противным гудением на коже рук и спине. Ей невыносима, дика и неестественна была мысль, что Матвей может исчезнуть из ее жизни, что из-за каких-то внешних мелочных недостатков люди порой отказываются от того, что наполняет их существование нежностью. Она лишь хотела немного растормошить его, избавить от периодически снисходящей на него аморфности. Видя его таким, Вера делала мелкие глупости в надежде, что он исправит их, положит на нее свои теплые ладони. А Матвей лишь лениво иронизировал в ответ. И Вера взрывалась.

Оголтелая, смелая, громогласная, в определенные моменты Вера без Матвея не могла даже выйти в мясную лавку.

– Ты не живешь, – сказал он в постели, елозя ногами по измявшимся простыням под навязчивый стук трамвая. – Ты играешь.

– То, что ты называешь жизнью – это только повседневность. О ней нечего беспокоиться.

– Маяковский звал Лилю Брик не женщиной, а исключением.

– Наверное, так говорили все по-настоящему любящие мужчины, хоть это и было унижением женщин в целом. Ты можешь так сказать обо мне?

– Определенно.

Матвею часто не хватало этой легкости и простоты, когда не нужно долго говорить о том, что на душе. И он обретал ее с Верой, потому что она и так все видела, когда об одном человеке они, не сговариваясь, высказывали в итоге одни и те же наблюдения. В последнее время он все чаще относился к ней как к младшей непутевой сестре, которая всего боится. Вера могла выйти бороться с миром. Но забота, которой ее обезопасил Матвей, сделала жизнь привлекательно комфортной. А комфорт породил лень. Вера невольно повторяла путь своей матери. В детстве она была слишком застенчива, но переборола это, хотя испуганная маленькая девочка продолжала почти безмолвно существовать в ней. Ее ранили или выводили из равновесия чьи-то замечания о ней. Вера помнила собственное взросление сквозь застенчивость и неуклюжесть. Все нужно было проходить самой, в первый раз. Краснеть и казниться, что сделала что-то не то при миловидном молодом человеке, вызывающем у нее приступы паники.

За столько времени вместе они не всегда могли предугадать, что сказал бы другой в определенной ситуации. Они не упускали возможности начать спор с единственной целью противоречить друг другу и побочно открывать новые доселе скрытые аргументы. Вера часто была несправедлива, язвительна, даже жестока до бесчувствия, но, стоило Матвею, замыкающемуся в себе в такие моменты, от чего она орала все громче, лишь бы он, наконец, сорвался на крик или насилие, дать понять, что Вера задела его, она словно приходила в себя. Впрочем, душа его стремилась к простоте, ведь слишком много надуманной сложности было вокруг.

Матвей имел редкое качество укрощать добротой и пониманием. Это порой не действовало на Веру, отходящую от стереотипов пола, но не всегда властную полностью перечеркнуть традиции, в которых ее вырастили – благодушие она порой принимала за слабость.

Ее тени провоцировали его быть более открытым и ответственным. Обоим периодически казалось, что нужно поберечь другого от досадного соприкосновения с реальностью. Все это было пустяками на фоне гармонии и совпадения. На фоне эмоциональной свободы, которую они получали друг от друга.

12