Осенний лист, или Зачем бомжу деньги

Бомжу было лет сто, во всяком случае, выглядел он на все сто. Лицо его напоминало один большой синяк, причём синяк застарелый, уже местами пожелтевший. Но под правым глазом лиловел свеженький, а сам глаз заплыл. Кровь текла изо рта и выкрасила в красный цвет седую бородёнку. Тонкие пряди седых волос, выползающие змейками из-под вязаной шапочки неопределённого цвета, тоже были в крови. Старик, покачиваясь, стоял у железной незаправленной койки, держась рукой за ржавую спинку.

— Говорить-то он сможет? — спросил Пархом у Шамиля.

Стоящий рядом с бомжом чеченец ударил старика в бок. Тот охнул и стал оседать. Чеченец отошёл в сторону, но ухватил бомжа за шиворот, не дал ему упасть на пол.

— Гавары, шакал, — приказал он старику.

— А чё? Чё говорить-то? — надувая и лопая кровяные пузыри, промямлил бомж.

— Расскажи про Альфреда Молотилова, — сказал Пархом.

— Не знаю я никакого Альфреда.

— А ты про нового бомжа расскажы, — напомнил чеченец и снова легко ударил старика в бок.

— Про родственника?.. Всё расскажу. Только не бейте больше! Всё расскажу, мне скрывать нечего. Так бы сразу и сказали.

— Так рассказывай.

— Что за родственник? — спросил Пархом, — Чей родственник?

— Ляксеича родственник. Он его на завод привёл и сказал, что он родственник и жить будет на заводе. Пропишется, то есть.

— Кто кого привёл? На какой завод? Кто такой Ляксеич? — Пархом повернулся к Шамилю: — Вы что, мозги ему отбили?

— Ляксеич — директор завода. Его народ выбрал. Он на завод тепло дал, — начал сбивчиво объяснять старик, но закашлялся.

— Отпусти его, — приказал Пархом чеченцу, который продолжал держать бомжа за шиворот, — пусть на шконку сядет. И перестань его в бок тыкать!.. Вертухай хренов!

Чеченец усадил бомжа на койку и с гордым видом отошёл в сторону.

— Ты, старик, давай всё по порядку. Я буду вопросы задавать, а ты отвечай. Только строго на вопрос. Ничего лишнего. Того, что к делу не относится, не говори, времени моего не отнимай. Ты меня хорошо понял?

— Понял, — кивнул бомж, и его вырвало зелёным пополам с кровью.

— Во, бля! — Пархом резво отпрыгнул назад, чтобы на дорогие туфли не попали рвотные брызги.

Проблевавшись и утерев лицо полой драного пальто, старик кивнул, выражая готовность к диалогу.

— Кто такой… Нет, сначала скажи, о каком заводе идёт речь?

— Завод «Искра». Верней, был завод, теперь там бродяги живут. Развалины, короче.

— Теперь второй вопрос: кто такой Ляксеич? У него имя, фамилия есть?

— Есть. А как же? Только я не знаю его фамилии. У нас не принято паспорта друг дружке показывать. Да и нет у нас этих самых паспортов. А называем мы друг друга по именам или прозвищами. Меня, например, Юркой зовут, но чаще Грибоедом. Это потому, что я в этом подвале живу. А дом на улице Грибоедова стоит. Так и зовут — Юрка Грибоед.

— О тебе хватит. Давай о Ляксеиче и его родственнике.

— Выпить дайте, — попросил бомж, — А то в горле всё пересохло.

— Ну, ты даёшь, Юрка Грибоед! Может, тебе ещё и бабу сюда приволочь?

— Не-а, — закрутил головой бомж Юрка, — бабу не надо. У меня её нечем. А выпить надо. А то в горле сухо и мысли путаются.

— Водка есть у кого? — обратился Пархом к своим чеченцам, — Или коньяк?

Те отрицательно помотали головами.

— У меня своё есть, — гордо ответил старик., — Я не нищий какой-нибудь. У меня и место проживания есть, и выпивка имеется. Там, за трубой. Я сам-то не дойду. Боюсь, упаду. Голова кружится.

— Эй, Махмуд, принеси. — Пархом кивнул чеченцу.

То ли он угадал имя, то ли чеченец привык, что для хозяина все они Махмуды, так или иначе, он подошёл к стояку, пошарил за ним рукой и вытащил початую чекушку с мутной жидкостью. Отдал бомжу. Старик жадно прильнул к горлышку, кадык его задёргался в такт глоткам. Отпив немного, Юрка зажал чекушку между ног и сказал:

— Ляксеича директором народ выбрал. Он уже почитай два… нет, больше, три года, а может, ещё больше, директором там. На «Искре». Ляксеич, сказывают, мужик правильный. Но с родственником этим неправильно поступил. Чтобы на завод прописаться, очередь пройти надо. А он родственника своего без всякой очереди. Привёл и говорит: это, мол, мой родственник, и будет жить со мной. Вот так. Народ-то ему ничего сказать не может, но недовольные есть. Мне про родственника бродяга знакомый сёдни утром рассказал. Он, бродяга этот, на «Искре» живёт. Вот и рассказал. А я ещё кому-то, дурак. Знал бы, что вы ко мне придёте и бить меня станете, не стал бы трепаться. Бить-то за что? Я-то тут при чём? Я тихо себе живу в подвальчике моём. Мне на завод и не хочется даже.

— Стоп! Про родственника этого ещё знаешь что-нибудь?

— Больше ничего. Вроде, еврей он, родственник этот. В очереди полно русских, а еврей, как всегда, без очереди проскользнул, как в жопу без мыла. Обидно, бляха-муха!

Пархом подошёл к Шамилю.

— Ствол дай.

Шамиль вытащил из-за пояса тэтэшник, протянул Пархому.

— Э! Мужики! Вы там чего? Вы это… — Юрка вдруг онемел, увидев направленную на него смерть.

— Язык твой — враг твой! — с пафосом изрёк Пархом и, картинно развернув тэтэшник параллельно полу, нажал на курок.