Осенний светлый день

Мы кружили и кружили по тундре от одной пасти к другой, и солнце светило то слева, то справа, а то и вообще порой светило совсем не с той стороны. Как люди умеют ориентироваться в тундре — ума не приложу. Снег, чуть всхолмленная равнина и ни одного более-менее надежного ориентира, кроме солнца. А оно, солнце, могло в любое время и за тучи спрятаться. Да и ко всему чувствовал: что-то неладное творится со мной, порой никак не могу определить расстояние, даже приблизительно, до какой-нибудь гряды. То ли она совсем небольшая, не выше нашего снегохода, и тогда до нее полсотни метров, то ли это солидная грива и удалена она уже на километр или более. Но Юра вполне уверенно находил ловушки, хотя мне однажды даже показалось, что он немного заблудился. И только дал себе волю так подумать, как почувствовал, что уже крепко продрог. Одежда стала совсем легкой, невесомой. Мерзли ноги, ледяной ветер жестко продирал тело, и как только санный поезд останавливался около очередной пасти, все мы вываливались из нарт и принимались исполнять некоторое подобие утренней гимнастики. Особенно крепко промерзали ноги, и меня больше других упражнений привлекал бег на месте, выбрав застругу покрепче, — снег так утрамбован ветром, что на нем не оставалось и следа, — начинал дробно колотить ногами.

Как я ни отнекивался от фразы «с тундрой шутки плохи», но написать ее все ж надо. И правильно мы поступаем, когда пишем, что с морем шутки плохи, с тайгой плохи, с горами плохи. И с тундрой, конечно, тоже плохи. Не любит тундра шутить, не прощает малейшего невнимания к ней. Вот случай, к примеру, с тем же Юрой Караченцевым.

Произошло это лет восемь назад, когда Юра имел собачью упряжку, серьезный промысловый участок и вел обычную жизнь охотника. Однажды он приехал на короткий отдых к своему балку и собрался было сгоношить обед, как увидел бегущего по тундре песца. Добыча, казалось, сама шла в руки. Юра был еще совсем молод, азартен и решил не отворачиваться от удачи и немедленно добыть зверька. И даже прикинул, что на это дело потребуется не более получаса. И потому, больше уже ни о чем не думая, он схватил лишь ружье и, как был в одной телогрейке, кинулся к нартам.

В азарте погони он не приметил на горизонте маленькое облачко, которое начало расти, наплывать и вдруг накрыло собой весь мир.

Пурга. В это время даже от дома к дому лучше всего ходить, держась за спасительные, загодя натянутые, канаты. Оторвался, ушел в черную круговерть и можешь замерзнуть совсем рядом от тепла.

Юра понял, что сплоховал и ему ничего не остается, как вместе с собаками закапываться в снег, с бережливостью скупца сохранять в себе уходящее тепло, надеяться, что вырвавшаяся из преисподни «погода» скоро поослабнет, затихнет. Надеяться на удачу и терпеливо ждать.

Только сколько ждать?

Столько, сколько надо.

Юра Караченцев пролежал в снегу неделю. Без еды. Несколько карамелек, случайно завалявшихся в кармане телогрейки, можно в расчет не брать. И одежда не подходила для пургования.

Вспоминая об этом случае, Юра рассказывал, что порою физические муки и отчаяние доводили его до мысли о самоубийстве. Сил для борьбы за жизнь оставалось все меньше и меньше.

— Меня одно спасло, — говорит Юра, — жена ребенка ждала. Представлю, каково ей будет без меня… И снова терплю. Тем и жил всю эту неделю.

Об этом случае с Караченцевым мне рассказывали и другие охотники, люди многоопытные, для которых сендуха дом родной. И при этом они жестковато, без тени сочувствия добавляли: сам виноват.

И Юра так считает. Особенно теперь, с высоты своего нынешнего житейского опыта. Караченцев прошел испытание, которое ему едва не стоило жизни, набрался опыта и уважения к природе. Но не всем это порой удается сделать. Бывает и так, по пословице: пока солнце взойдет, роса успевает очи выесть.

Песца мы в тот раз не добыли, все пасти оказались пустыми, но Юра, как мне кажется, не слишком-то и огорчился или не показал своего огорчения: Север приучает к терпимости во всем.

Но мы были довольны этой поездкой и благодарны Караченцеву за то, что он нам показал тундру и показал, что она всегда живая. Мы видели вольно бегущего песца, видели стаю полярных куропаток, которые подпустили нас совсем близко, видели зайца. И все это за в общем-то недолгую одну поездку.

Все в мире относительно. Даже из моих родных мест, из Сибири, тот же Якутск представлялся далеким северным городом, стоящим на вечной мерзлоте. Да так оно и есть на самом деле. Но вот отсюда, из тундры, он был совсем уже другим: тоже далеким, но уже южным, где летом растут высокие зеленые травы, где растут большие деревья, где летняя жара бывает за тридцать градусов.

И когда после кружения по тундре от пасти к пасти, кружения по заледеневшему плоскому кругу, где нет даже признаков человеческого жилья, по кругу, очерченному низкой линией горизонта, мы, наконец-то подъехали к крошечному балку, притулившемуся к еле угадываемому под снегом озеру, на нас пахнуло человеческим жильем, человеческим присутствием в тундре, обжитостью. И цивилизацией, если хотите.