Осенним днем в парке

Как только я заговаривала о Самарине, она начинала нервничать, словно не знала, как заглушить давнее беспокойство. Но я ее не жалела.

— Вы старые друзья?

— Ну конечно, поскольку я работала в полку.

— И только?

— Ну, проводили время вместе, — как бы уступила мне Люся. — Он ведь чудак. Он очень добрый… все готов отдать людям…

— Так это ведь хорошо!

— Для людей хорошо, а для него… — Люся пожала плечами: — У него никогда лишней рубашки не будет.

Она взяла со стола кусок полотна и стала аккуратно подрубать — видимо, готовила пеленки. Потом сказала совершенно неожиданно:

— Вам бы понравилось, если бы над вашим ухажером смеялись? А над ним все смеялись. Шурик меня прямо у него из-под носа увел, а он ничего не замечал, считал его своим другом.

Она ожесточенно вспоминала «глупые выходки» Самарина, как будто хотела доказать и себе и мне, что поступила правильно, выбрав в мужья Жолудева.

Она сказала не без гордости:

— Шурик очень недоволен, что Самарин мое фото на столе держит. Но при чем здесь я? Я же не прошу. И на вокзале он меня встречает. Вот вы сами видели…

К ее беленькой детской мордочке, к кудряшкам так не шли тяжелый живот, пятна на лбу, распухшие губы.

— А вам он никогда не нравился?

— Что уж теперь толковать, теперь уж это все равно… — Она сложила пеленку, разгладила рубец и спросила: — А у вас есть дети?

— Сын…

— Очень это страшно? Вы боялись?

— Все боятся.

Она открыла комод, вытащила стопку распашонок, свивальников, пеленок — все вышитое, обвязанное цветными нитками.

— Ваш сын на кого похож? На отца? Я бы хотела — на Шурика. Правда, он интересный?

Она как-то неуверенно предложила мне чаю, поставила на стол пиалы и варенье. Поколебавшись, вытащила еще вазочку с орехами и щипцы.

Мы стали колоть орехи.

Когда вошел Жолудев, то первое, что он сделал, это нагнулся и поднял скорлупку, свалившуюся со стола на пол. Люся вскочила, начала прибирать. Жолудеву, видно, очень хотелось знать, что я здесь делаю, но он не спросил, только осведомился:

— Подвигается ваша работа? Нашли героическое в нашем Самарине?

— Нашла. Завтра я уезжаю. — Я усмехнулась: — Сможете поселить к Самарину нового жильца…

Он тоже засмеялся — видимо, над безропотностью Самарина.

Наступила та неприятная пауза, когда всем хочется поскорее расстаться и никто не знает, как бы это половчее сделать. Я в таких случаях всегда теряюсь — чем больше хочу уйти, тем дольше сижу.

— Поужинайте с нами, — пригласил Жолудев. И посмотрел на часы.

Не зная, что сказать, я вспомнила:

— Да, этот новый командир, Абрамов. Оказывается, он сосед вашей мамы, Люся. Вы его помните, да?

— Он здесь? Ой, что вы!.. — Люся заволновалась. — Я к ним книги всегда бегала брать. Какая у него хорошая жена была, вы бы знали! Она умерла. Шурик, надо его пригласить, да?

Жолудев посмотрел на меня и ответил специально для меня:

— Принципиально не нахожу возможным путать служебные и личные отношения. Мало ли кто был твоим соседом! Здесь он младший лейтенант.

Люся сникла.

— Я у них книги всегда брала, — опять зачем-то сказала она. — И «Хижину дяди Тома», и Толстого, и Фадеева…

Ужинать я не стала, но с любопытством смотрела, как вертелась Люся, подавая мужу еду, как он морщился, как требовал то соли, то красного перцу, то спичку — поковырять в зубах.

Но когда Люся захотела меня проводить, накинув платок на плечи, он вдруг забеспокоился, что холодно, и стал настаивать, чтобы она надела новое коверкотовое пальто. Он даже распахнул дверцы шкафа, чтобы, я увидела, как у нее много платьев.

Мы вышли на крыльцо, она дошла со мной до калитки и остановилась.

— Я вернусь. Может, Шурику что понадобится… Он без меня ничего не найдет. — Она вдруг спросила: — Неужели это возможно… что Самарин… что он все еще…

— Любит вас?

— Мы когда встречаемся, то я все смеюсь, шучу, держу себя как когда-то. Только с ним и держу себя как когда-то… — с болью сказала она. — А так я переменилась, совсем другая стала, не такая смелая. — Она оглянулась и шепотом, как будто ее мог услышать в доме муж, добавила: — Я иногда думаю: а какая бы я стала, если бы за Самарина вышла?.. Ну, ничего, появится ребенок — все забудется… А может, умру родами, тогда никому не обидно…

Она пошла к дому. Пальто зацепилось за калитку, она с силой рванула полу, позабыв, должно быть, что это новое пальто.

…Так я и не знала, что записать в тетрадь о Люсе, не знала, что о ней думать. И Абрамову не могла объяснить, какое же впечатление на меня произвела Люся.

— Неужели такая загадочная натура? — удивился он.

— Иногда мне кажется, что все натуры загадочные…

— Очевидно, вы никогда не играли в шахматы… просто есть большое количество комбинаций.

Я попыталась отшутиться:

— Будь я богом, всех женщин сделала бы счастливыми…

— Но у каждого свое представление о счастье…

— Все-таки — когда тебя уважают, когда ты остаешься сама собой. Она как побитая собачонка, эта Люся, и радуется, что есть хозяин…

Абрамов стоял у окна, я сидела за столом в их комнате. И так странно было, что я у черта на рогах, в Средней Азии, в резервном полку, в чужой комнате, обсуждаю чужие любовные дела.