Осенними тропами судьбы

— Орехи лесные, самые крупные, отборные!

— Платки узорчатые! Ленты разноцветные, шелка, паволоки иноземные!

Долго Ждана бродила по рынку, испачкала все сапожки, измяла себе бока в толкучке… Служанка отстала, затерявшись где-то в толпе, но это и кстати. Лишние свидетели не нужны. Щёки рдели густым жаром, а сердце тоскливо лизала холодным языком тревога. Где же этот человек с корзиной яиц? Она понятия не имела, как он выглядит, а потому этот неведомый помощник мерещился ей в каждом встречном.

Удивительно, что Милован её вообще выпустил из княжеского дворца. Начальник стражи после встречи с Марушиными псами ходил какой-то смурной, с пустым взглядом, рассеянный и подавленный, точно мысли его были взяты в плен незримой тёмной далью, а в последние несколько дней попахивало от него хмельным. В иное время Ждане и шагу из дома ступить не представлялось возможным в отсутствие мужа — так, чтоб Милован не знал. К ней всегда приставлялась многочисленная охрана, а сегодня Милован откровенно махнул рукой на служебные обязанности и отпустил супругу князя на рынок с одной служанкой и возничим. Сам он сидел в своём кресле, прихлёбывая из расписной чарки что-то весьма крепкое и уставившись перед собой невидящим, осоловелым взглядом, в котором словно застыл отсвет пережитого ужаса. Хоть и не питала Ждана к рыжебородому начальнику охраны особой приязни, но жалость непрошеным гостем заглянула в душу.

— Милован, что это с тобою? — спросила она. — Никак, в чарку заглядываешь?

Тот даже не встал при появлении княгини, единым духом допил своё хмельное зелье, крякнул и зажмурился, ожесточённо и замкнуто глядя в одну точку на полу. Низкий сводчатый потолок, голая кладка стен, решётки на окнах — таково было его рабочее место.

— Ай, не спрашивай, матушка-государыня, — вяло поморщился Милован. — Тяжко мне. Беда нас всех ждёт. И погибель. Так что… езжай, куда собралась. Мне всё едино. Куда тебе там надобно? На рынок? Ну, езжай, прогуляйся, пока можно. Всё равно ж последние дни доживаем.

Красный щегольской кафтан с высоким, затейливо и обильно украшенным воротником подчёркивал бледность его мятого, болезненно-сонного лица с мертвенной голубизной под глазами. В борьбе с похмельем он явно был проигравшим. С чего Милован взял, что всем скоро придёт конец? Может, Марушины псы на него так подействовали? Как бы то ни было, Ждана отчасти обрадовалась: ежели так пойдёт, то он и побега её не заметит.

— Вот так, матушка! — Мощный волосатый кулак начальника стражи вдруг сжался и погрозил кому-то. Глаза Милована прищурились, и он со страстью одержимого забормотал, кривя губы: — Вот так близко, как ты видишь мою руку, я видел эту тьму. И она на меня глядела. Тоска чёрная к сердцу присосалась — не спастись. Никакими хороводами-обрядами, никакими жертвами от неё не откупиться. Потому я и пьян сегодня, уж не серчай.

Ждана знала, о какой напасти шла речь. Угроза ползла из самых древних, непроходимых и жутких лесов, в глубине которых, по преданиям, скрывался Калинов мост. А на том берегу, за гранью привычного, озарённого солнцем мира, обитала Маруша с её приспешниками. Как у Лалады был свой невидимый остров, так и у её тёмной сестры имелось убежище, отгороженное от чужих взглядов. Вот эта-то беда, видимо, и заглянула в душу Милована, заразив её неодолимым унынием. Подобно чёрной злокачественной хвори, оно овладело этим с виду крепким человеком, надломило хребет его силы и обездвижило его волю. А князя Вранокрыла увезли с собой Марушины псы…

Пустая чарка упала на пол и подкатилась к ногам Жданы, а голова Милована свесилась на грудь. Он забылся в колышущемся мареве хмельного угара, а княгине было не до отдыха: настала пора делать первый шаг к возвращению в Белые горы.

И вот, осеннее солнце дарило прощальное тепло, повозка покорно дожидалась возле въезда на рынок, служанка где-то бегала и, по-видимому, суматошно искала свою госпожу, а Ждана с надеждой устремляла взгляд в толпу. Где же он, её избавитель?

Её внимание привлекла какая-то суматоха в продовольственном ряду. Крики, свист, улюлюканье — и из-за широкой спины мужика в коричневом зипуне, как набедокурившая лиса из птичника, выскочил невысокий щупленький паренёк в шапке не по размеру. Обычное дело — рыночный воришка что-то стянул… Ждана не придала бы этому значения, если бы парень не мчался прямо на неё с корзиной яиц в руках.

Поскользнувшись на раздавленном гнилом яблоке, он со всего разбега грохнулся в грязь прямо у ног Жданы, а в довершение беды подлетевшая кверху корзина упала ему на голову. Все яйца, разумеется, побились всмятку. Парнишка, одной рукой стряхивая с себя тягучую желтково-белковую слизь, другой приподнял корзину, как шлем, и на Ждану глянула бесшабашная васильковая синь его глаз. Гладкое лицо оказалось по-девичьи пригожим, с точёным носиком и пухлыми губами, которые расплылись в нахальную, но чрезвычайно обаятельную улыбку. В его рту княгиня Воронецкая приметила чуть-чуть увеличенные клыки.