Ошибись, милуя

Письмо, которое он привез, не только не обрадовало Варвару, а рассердило: ей было горько и стыдно вспоминать свою поездку в Межевое, свои восторги, свои признания, свои безотчетные надежды на верное и близкое счастье. «Все это была ложь и обман, — думала она. — И он снова обманывает, обещая к весне какие-то хорошие перемены. Сам, однако, и глаз не показал и даже не сулится, а я его жди. Хоть бы одно словечко: приезжай, Варя. И бросила бы все, пешком бы ушла. Боже праведный, укажи пути свои, ты видишь, я погибаю: не могу верить и не могу ждать. Запуталась я, матушка родная, совсем запуталась. И не позвал. Да на што я ему. Была бы нужна, разве бы письмецом отделался. Да ведь он за все-то времечко ни разу у меня не побывал. А я, дура, обнадеялась». Она опять вспомнила, что сама поехала к нему в Межевое, сама — это уж ей казалось теперь, — сама бесстыдно завлекала его, вспомнила свои горячие ответы на его поцелуи и называла себя самыми последними словами.

Пережив приступы стыда и отчаяния, Варвара поглядела на свою жизнь строгими, просветленными глазами и вдруг поняла, что лучшие годы ее миновали и с ними безвозвратно ушли любовные игры, девичьи успехи, радостные мысли о непременно большом счастье, веселые шалости и капризы. Все это теперь принадлежало кому-то другому, молодому, безвинно грешному, а ей уже нельзя больше делать неосмотрительных шагов, над которыми она не думала, за что примерно и наказана. Перебирая в памяти свое прошлое, она теперь во многом винилась и с глубоким женским милосердием жалела Витюшку, спалившего их двор, жалела тихого и доброго Додона Тихоныча, а о Семене старалась не думать как о своей неоправданной ошибке. Ей стыдно было признаваться даже себе в своем полном и безвольном доверии почти не знакомому встречному и потому хотелось каким-то немедленным и решительным действием вычеркнуть Семена из памяти.

Ефим Чугунов дважды с оказией посылал Варваре поклоны и заверения в том, что, как только падут первые крепкие морозы, он привезет ей неизносимую шубу из волчьего меха зимнего боя. «Вот и пошути с чудаком, — упрекала себя Варвара. — Да стоит ли думать: взять да обвенчаться с волчьей шубой — пусть знает…» Имя Семена она не называла даже в мыслях.

Перед рождеством, в сочельник, приехал Додон Тихоныч. Приехал один. При встрече с Варварой поглядел на нее такими счастливыми влюбленными глазами, что она невольно, как бы отзываясь на его настойчивый взгляд, подумала: «Мне надо было, чтобы ты приехал». Она была благодарна ему, так как знала, что приехал он только из-за нее. В его приветливом, добром и оттого приятном лице радостно удивило новое выражение достоинства и той силы, перед которой она всегда немножко робела и склоняла свою голову.

Додон Тихоныч будто приехал в родное семейство, навез с собой уйму рождественских гостинцев, бабам полушалки, кружева и гребенки, Алексею Сергеичу бритву, две пачки асмоловского табаку, мальчишкам бумажные фонарики и медовых пряников. В доме сделалось суетно, шумно, весело. Подчиняясь общему приподнятому настроению, Варвара вместе со всеми легко чувствовала себя бодрой и обновленной, будто вернулась в свое детство, когда все вокруг живут в согласии, всем хорошо, весело, а если и вспомнится кто-то в печали, то за него можно и помолиться.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

I