Ошибись, милуя

И вдруг Семен вспомнил весеннюю, подмороженную на исходе ночь в Ощепкове, где они с Варварой останавливались на постоялом дворе. Была такая же деревенская, первобытная, полная спокоя тишина, в которой, как во сне, чудились приглушенные робкие звуки, не только не нарушавшие, а, наоборот, углублявшие тишину. Семен так горячо и близко подумал о Варваре, что у него суетно заколотилось сердце. Как от первого глотка хмеля, ему сделалось бодро, легко, и он удивился себе, как спокойно мог жить до сих пор, зная, что Варвара думает о нем и ждет от него весточки. Семен обрадовался своим живым воспоминаниям, поверил в их предрешенность и потому ни капли не сомневался в том, что и Варвара полна теми же чувствами, что и он. «Скучный ты, Сеня, квелый, — сказала она на прощание. — У нас такие не в чести. А ведь один не проживешь». «Бог свидетель, не до веселья мне было в ту пору, — размышлял Семен. — А для нее скучный, квелый. Хм. Да где было ей-то понять мое состояние, однако — я понимаю теперь — в ее словах не было обиды, скорей пожалела, потому как наперед знала, что ждет меня. Да и у меня разве не было радости от встречи с нею, когда оба мы затаились друг перед другом, чтобы не сказать лишнего и не подорвать тоненькой ниточки возникшего доверия. Я, пожалуй, знал, что она будет нужна мне. Только бы осталось все как есть, и я скажу ей о своих надеждах…»

Семен двором прошел в огород, где перепаханная и размежеванная на грядки земля уже подвяла под весенним ветерком, ее запах почти не чувствовался, зато в согретом уголке между строениями копился тонкий аромат молодой и все обгоняющей в росте крапивы. Он прошел к задней калитке из огорода и не стал ее отвязывать, а перелез через жердяную изгородь, спрыгнул на мягкую поляну и, не слыша шагов своих, спустился к ельнику, который ежился по скату горы почти до самой луговой поймы.

«Я ей скажу, — рассуждал Семен уже спокойно совсем и твердо. — Скажу, что сама судьба наслала мне тебя, кто-то упрямо наговаривает твое имя. А я радуюсь ему, будто уж обо всем сказал тебе, о чем не только говорить, даже подумать-то мудрено. И вдруг слова нашлись у меня самые верные — значит, судьба указала на тебя». Чем больше думал он о Варваре, тем веселее было у него на душе, будто он и в самом деле высказал ей всего самого себя.

Вернувшись в ограду, Семен на крыльце встретил Исая Сысоича, который сидел на перилах, привалившись спиной к столбу открылка.

— Ночь хороша, — сказал он и вздохнул, как бы приглашая к сочувствию и разговору. — И вообще для невольника весна — самое мучительное время, я думаю.

— Да, да, — согласился Семен и тоже присел на перила. — Знаете, я еще из детства помню: если чечетку не выпустишь из клетки до благовещения, она расхлещет себе всю грудь.

— Это всего лишь пичуга, — воскликнул Исай Сысоич. — А каково человеку? Однако вы тоже, Семен Григорьевич, человек с пружинкой. Да. Я все считал, что вы спокойно нашли и поняли себя. Как это сказано у поэта: далеко в лесу избушка, черный хлеб и квасу кружка. Словом, тихая пристань.

— Да оно примерно так и есть.

— Так, да не совсем. Однако прошу извинить. В вас тоже есть что-то от той птички. Растревожили вас мужики, и пружина в вас сработала. Русский человек умеет строить, но охотно и разрушает. Если вы тем же страстным словом воспламените всех своих земляков, считайте, что общине крышка. А дело это напрасное. Ей-ей, напрасное. Просто ни к чему. Для ваших мужиков община — это жизнь такая, какая она есть. Искусственно, как вы хотите, жизнь не переделать. Нет. Ее только можно изувечить, на что всегда охотно идет русский человек. Предположим, что добьетесь своего и каждому дадите надел. Тогда каждый должен работать на своем наделе в поте лица, а он, каждый-то, не умеет, да и не желает. И его земля опять попадет в руки сильного. Неужели вы думаете всерьез, что Кирьян Недоедыш может когда-то стать исправным хозяином? Да он рожден Кирьяном. Это надо понять.

— Правильно, Исай Сысоич: Кирьян при любом устроении останется Кирьяном. И бог с ним. Но почему же толковый и трудолюбивый хозяин должен разделить с ним участь нищего. Вы поймите, что жить с оглядкой на Кирьяна — это захиреть всем. Нет, с Кирьяном Россию вперед не выведешь.

— Уж таков удел. Судьба, что ли, сказать. И не знаю, как для вас, а для меня судьба России завидная. Да о чем говорить, боже мой, вспомните хотя бы о славе русского оружия.

— После японской-то кампании? — усмехнулся Огородов.