Ошибка Бога Времени

Алексей Генрихович Добродеев, друживший с Ириной, сказал речь, из которой следовало, что ушла из жизни замечательная и незаурядная женщина, умная, красивая, сильная. Женщина, чьи жизненный накал и энергетика были сродни накалу и энергетике Клеопатры, покорившей Цезаря и Антония. Женщина, которая жила каждый день как последний! Женщина, которая безумно любила жизнь! Наслушавшись сплетен, он намекнул, что в наше равнодушное время только самые лучшие и чистые уходят из-за любви. Его несло, он даже прослезился. Дамы озирались, вычисляя, высчитывая возможного тайного любовника, и промакивали носовыми платочками сухие глаза.

Марик, измученный, бледный, терзаемый демонами сомнений и совести, застыл столбом, и перед его глазами стояла картинка, от которой он не мог избавиться и уже не избавится никогда: дорожка горящих свечей и женщина в страшной красной воде, ее угасающий взгляд. Она смотрит на него и усмехается… А может, это лишь его больное воображение, думал он с надеждой, может, она его не видела, не могла уже видеть – он пришел слишком поздно. Мысль о том, видела она его или нет, и о выборе, который он сделал, не попытавшись спасти ее, мучила его безмерно. Роль судьи и палача не была его ролью, и злая насмешница судьба просто посмеялась, напялив на него судейскую мантию и красный колпак палача. Его ролью была размеренная, спокойная жизнь, президиум какого-нибудь невысокого собрания, решение несложных вопросов, желательно представительских. И мягкая спокойная женщина рядом. На все терзания и пытки демонов у него был один ответ и одно оправдание: Юлия. Юлечка, Юльця… за которую он в ответе. Которая ждет его, Марика, блуждая потерянно где-то там, за пределами. И от него одного зависит, вернется ли.

Он был не здесь, на холодном ветреном кладбище, с людьми, которые были ему безразличны, стараясь не смотреть на бледное до синевы лицо жены в белой кружевной пене. Мысленно он был в другом месте. Он сидел у изголовья Юлии, держа ее за руку. И ему вдруг пришло в голову, что она – его якорь и поддержка. Не он, страшный грешник Марик, держит ее здесь, а, наоборот, она поддерживает его и придает смысл его бессмысленной жизни.

Он задавал себе вопрос – что это было? Судьба? Божья мельница? Дьявольский промысел? Кто метал карты, смешивал колоду, кто были игроки и кто в итоге выиграл? Вопросы эти крутились в его голове заезженной пластинкой, а ответов не было…

– …Алекс, – произнесла Юлия вслух.

Имя отозвалось в сухой шелестящей прошлогодней траве. Юлия закрыла глаза и увидела вдруг сверкающую реку, белый кораблик, нагретые солнцем облупленные сиденья, на которых они сидели, обнявшись. Кораблик деловито рычал мотором, по обеим сторонам проплывали зеленые берега реки и сияющие чистым песком пустые пляжи. Они были одни на подрагивающей посудине, не считая капитана у штурвала в белой фуражке с крабом. У капитана было красное обветренное лицо и пронзительные синие глаза. И шкиперская бородка. Немыслимо давно – в тот день, когда ненадолго вернулось лето…

Она упиралась плечом в плечо Алекса, солнце светило прямо им в лица, и она закрыла глаза, чувствуя, как начинают гореть щеки. Она подумала тогда, что это навсегда останется с ней – сверкающая река, плеск воды, берега в зеленых зарослях ивняка и солнце, по-летнему жаркое…

– Алекс, родной мой… Где ты? – спросила Юлия.

Ей показалось, она слышит далекий голос, ответивший ей.

– Алекс, почему ты не дождался меня? – спрашивала она. – Я ничего не понимаю. Алекс! Что случилось, Алекс?

Она сидела на низкой металлической скамейке, чувствуя ее холод, смотрела на деревянный сырой крест, где были лишь его имя и две даты. Итог бытия, уместившегося меж двух дат. Его улыбка, ямочка на подбородке, сильные руки, ласковый взгляд, твердые и нежные губы… Ничего больше не было, только две даты, всего-навсего. А обещал, что в один день!

Оба обещали…

Юлия заплакала. Прощай, Алекс! Прощай, Женька…

…Закончился февраль. Наступил март, не похожий на март – холодный и ветреный. Ночью пошел снег. Тяжелые хлопья мокрой липкой массы, похожей на творог, падали с неба и мягко чмокали, ударяясь об асфальт.

Под утро Юлию разбудил горестный собачий вой. Она села на кровати, пережидая сердцебиение. Отбросила одеяло, нашарила на полу тапочки. Прислушалась. Слух ее, усиленный страхом, ловил всякие мелкие и слабые звуки, которые выдавливались из вязкой тишины, как инородные тела. Где-то очень далеко проехала машина, пробежал ветер по верхушкам деревьев в саду, скрипнула половица.

Собачий вой повторился откуда-то снизу – явственно, по-ночному гулко. Юлия бросилась вниз по ступенькам, поскользнулась, ударилась о перила на повороте и едва удержалась на ногах. Непослушными пальцами открывала один за другим замки входной двери, а за дверью захлебывался лаем и царапал когтями дверь невидимый пес.

Он протиснулся в щель полуоткрытой двери и бросился ей в ноги.

– Лапик! – закричала Юлия, взмахивая руками, с трудом удерживаясь на ногах. – Лапик!