Ошибка Клео

Йонаш ловил себя на том, что делится с ней своими страхами. Он боялся быть недостаточно прикольным и слишком прикольным – примут за клоуна-неудачника, – боялся, что у него слишком резкий голос и дурно пахнет изо рта, беспокоился из-за своих бровей, из-за желания ненароком погладить по ляжке девчонку и из-за того, что так на это и не решился, и переживал, что его сочтут пидором. Сам себе удивляясь, он излагал Клео свои планы на будущее: окончить лицей с отличием, стать адвокатом по уголовным делам или журналистом суперского журнала Les Inrockuptibles. Жить он будет в студии, в центре Парижа, четыре раза в неделю ходить в кино, а по выходным учиться играть на бас-гитаре.

Ионаш постучал в дверь старшей сестры Клары, стремясь услышать диагноз: он влюбился? Хотя ему даже не хочется увидеть Клео голой? После ужина он брал с журнального столика в гостиной телефон, нес в свою комнату – за аппаратом тянулся длинный перекрученный шнур, – закрывался и набирал ее номер. Или ждал ее звонка.

Поначалу одноклассники посмеивались над их крепнущей связью и комментировали их странный союз: надо же, ботаник и плясунья. На уроках они садились за одну парту, в столовой – за один стол, прощаясь, бросали друг другу: «Вечером созвонимся». Ионаш холодно отшивал тех, кто донимал его вопросом: «Как она в койке, твоя Клео?»

В них хотели видеть любовников или гомосексуалов, притворяющихся парой, но у них не было даже этого оправдания; их добродетельная дружба навевала скуку – как первоклашки, честное слово. К концу октября одноклассники перестали обращать на них внимание. Сандра и ее компания не приглашали их на вечеринки и не делились с ними секретами. Чего еще ждать от Ионаша, если его возбуждают дешевые старлетки? Всем известно, что евреев тянет ко всему, что блестит. Даже если это подделка.

Все его знакомые девочки занимались танцами. В начальной школе мамаши завязывали им волосы в пучок. В коллеже, сытые по горло розовым тюлем и бесконечными замечаниями, они перешли на шерстяные фиолетовые гетры, которые натягивали поверх черных леггинсов, и не пропускали по телевизору ни одной серии «Славы».

Ионаша не смущало, что Клео мечтает стать профессиональной танцовщицей. Вот он, например, обожал смотреть теннисный турнир Ролан-Гаррос и иногда испытывал мимолетное желание пойти записаться в спортивную школу.

Она посвящала танцам вечера в понедельник, среду и пятницу и по полдня две субботы в месяц. Рассуждала об уровне профессионализма и подготовке к будущим кастингам. Поправляла Ионаша: модерн и современность – это не одно и то же. Лично она учится танцевать в стиле джаз-модерн.

Полная презрения к тем, кто не дотягивал до «уровня», Клео с горячностью цитировала ехидные реплики преподавателя. От ее жестокой радости ему делалось не по себе, как и от ее детской покорности. Настроение Клео зависело от расположения преподавателя: если он ее хвалил, она ликовала; если оставлял без внимания, впадала в отчаяние: она бездарность, у нее никогда ничего не получится.

Но, пока она не стала профессиональной танцовщицей, Клео, хоть и заявляла, что полное среднее образование ей ни к чему, старалась сдавать все домашние задания в срок и без ошибок. Она записывала конспект каждого урока на голубых картонных карточках и по многу раз перечитывала то, на что Ионашу хватало одного беглого взгляда.

В первые недели серьезный подход Клео к учебе его пугал: он боялся, что она вытеснит его с пьедестала лучшего ученика. Но ее познаний доставало лишь на создание видимости совершенства.

Столько труда ради таких скромных результатов! Его порой посещало чувство вины за собственное разгильдяйство: он садился писать сочинение в шесть вечера в воскресенье и, как правило, выслушивал от учителей превосходные отзывы.

Он предлагал ей помощь: по географии, по английскому, но Клео отказывалась. Это было бы слишком легко. Во всем лучше рассчитывать на себя.

Йонаш ее подкалывал: она рассуждает как старушка.

В конце октября он предупредил ее, что послезавтра его не будет в школе: у них семейный праздник. В классе было два человека, которые отмечали Йом-Кипур.

Она никогда про такой даже не слышала. Они сидели на скамейке в сквере Мермоза с сэндвичами и банками газировки – в столовую решили не ходить, ознакомившись с меню: овощная запеканка и салат из сельдерея, – и он попытался объяснить, что это еврейский религиозный праздник, но в первую очередь – повод для встречи родственников. Вдруг она его перебила: а почему он понизил голос? Слова «еврейский праздник» он не произнес, а прошептал.

– Да ничего подобного.

– Нет да.

– Да нет же.

– А я говорю да.

Она стояла перед ним как дирижер оркестра, отчитывая новичка за пару фальшивых нот, и повторяла: он шептал. Между прочим, в сквере нет нацистов!

Клео призналась, что пока не знала ни одного еврея. Если не считать Жан-Жака Гольдмана. Но ее матери евреи нравились, она говорила, что они умные и предприимчивые. Ионаш бессильно вздохнул: приехали!