Ошибка Клео

По воскресеньям они с Ионашем работали над совместной презентацией у него в комнате; она охотно соглашалась на что угодно, лишь бы задержаться у него подольше: помогала его сестре выровнять покосившуюся книжную полку, собирала старые журналы, разбросанные матерью в гостиной.

Она делилась с Сержем (она называла его по имени, как и мать Ионаша Дануту) впечатлениями от прочитанного; одна история поразила ее в самое сердце: Примо Леви познакомился со своей будущей женой в 1946 году, на праздновании еврейского Нового года, и она предложила научить его танцевать. Танец помог ему вернуться к жизни.

Ионаш удивился, что ему она ничего об этой книге не рассказывала. Клео извинилась – она боялась, что он будет над ней смеяться. Как и над песнями, которые ей нравятся.

В одиннадцать вечера она благодарила их за все, старательно складывала очередной листок, протянутый Сержем, и бежала на последний автобус; ее родителей позднее возвращение дочери мало беспокоило.

Так продолжалось до того дня, пока, сидя в школьной столовой напротив Ионаша, Клео не нахмурила брови, недовольно глядя, как он режет свиной стейк. Она думала, что они сейчас же встанут из-за стола, оставив позади звяканье вилок о тарелки, стук опрокинутых стаканов и звуки перекликающихся голосов.

Одно дело – не желать говорить о том, что ты еврей, и совсем другое – не уважать традиции своего народа. Пусть он неверующий, но должен соблюдать заповеди, хотя бы из солидарности с теми, кто погиб только потому, что был евреем. Когда Ионаш ест свинину, он увиливает от своего долга. И потом, она недавно читала, что следование традициям позволяет внести элемент сакрального в мирское существование.

Она повысила голос. Ионаш, малость ошалев, сказал, что в его семье на протяжении двух поколений принят светский образ жизни; они не ходят в синагогу и не покупают кошерные продукты! А что до солидарности, то неужели нельзя без этого обойтись хотя бы за обедом?

За интонациями Клео ему слышался голос отца – строгий и нравоучительный. Нет. Ты не можешь выбирать, когда проявлять солидарность, а когда нет. Это было бы слишком легко.

А вот он как раз не против некоторой легкости. Зато против того, чтобы раздувать целую историю из-за куска свинины. И вообще, она больше нравилась ему в начале их дружбы, когда нахваливала Милен Фармер и «Елисейские Поля» Дрюкера. – Так вот как ты ко мне относишься, – пробормотала она. – Как к идиотке. Доброй и глупой, как пробка. Со всем согласной. Не смеющей рта раскрыть, потому что ее мнение никого не волнует.

– Ничего подобного, – возразил он. Он счастлив, что ей нравится бывать у них, что она интересуется всеми этими штуками, но он тоже хотел бы познакомиться с ее родителями и младшим братом, посмотреть на ее комнату. Ему тоже интересно, в какой обстановке она росла. Намного интереснее, чем вспоминать лагерный номер на руке его двоюродного деда.

Йонаш сказал это ей назло, не желая выслушивать от нее проповеди. Зазвенел звонок; ученики, толкая их, заспешили в душный класс. У Клео вспыхнули лицо и шея, она отрывисто задышала; в глазах блеснули слезы. Отвратная шутка. На уроке она сидела одна, за последней партой.

О том, что случилось, он рассказал сестре. Он ничего не понимал. За какие-то несколько недель Клео стала большей еврейкой, чем когда-либо был он сам. Она обвиняла его в неуважении к трагедии, не имевшей к ней никакого отношения.

Сестра обожала телефильмы, в которых милейшая девушка тайно замышляла убийство подруги. Поведение Клео ее немного пугало: откуда такое благоговение перед их семейством? Неужели она сама не чувствует, насколько нелепо выглядит, – и она имеет в виду вовсе не ее танцевальные па. А каким взглядом она смотрит на их отца, когда тот начинает вещать? Сидит и впитывает каждое слово, как будто с ней никто никогда не разговаривал. Она, часом, не сирота?

На следующее утро Йонаш нашел в почтовом ящике пакет со своими любимыми сливочными карамельками и половинку тетрадного листа с подписью «Клео». Больше ничего.

Сливочный вкус конфет его успокоил; наверное, он напрасно придал такое значение этой истории со свининой. Клео стояла возле школьных ворот – жизнерадостный конский хвост на голове, спортивная сумка через плечо. Он ждал от нее извинений, но не дождался. Между ними повисло тяжелое молчание. Йонашу казалось, что аромат ее обычных духов – смесь синтетического кокосового масла и камфары – щиплет ему гортань.

Она что, искупалась в лохани с парфюмерией? От этого дешевого запаха его замутило. Клео не реагировала; произносимые слова отдавались в пустоте молчания звоном. На перемене она поинтересовалась пятничным ужином: в половине восьмого, как всегда? Йонаш нагло солгал: «К ним в гости собираются родственники, за столом не будет места. Извини».

– Что, твоя служанка тебя бросила? – увидев его на автобусной остановке в одиночестве, хмыкнула Сандра. Клео пошла домой пешком.

Нет, это он бросил свою служанку. Вообще-то они не муж и жена.