Ошибка Клео

В начале апреля Йонаш пригласил Гаэль, с которой встречался две недели, на концерт танцевального искусства в Театр де ла Билль. Билеты он купил еще в январе, намереваясь преподнести Клео сюрприз. Хорошее настроение не изменяло Гаэль ни при каких обстоятельствах – ни когда ей пришлось помогать ему натянуть презерватив, ни когда у него так и не получилось в нее войти. Она ни в чем не видела проблемы. Сестра Ионаша находила ее «пресной», но все же предпочитала «чокнутой» Клео.

Гаэль предстояло занять в истории любовных отношений Ионаша место «первой серьезной связи». Открытие секса ассоциировалось у него с безоблачным спокойствием. В среду днем они ходили в кино, потом съедали в кафе по крок-месье, потом ложились в постель – этот порядок никогда не менялся.

Иногда по утрам Йонаш просыпался от бешеного сердцебиения, как будто за ним кто-то гнался.

В последний день занятий классная руководительница спросила их, что главное они узнали за первый год учебы в лицее.

Йонаш мог бы ответить, что главное он узнал о себе: он вовсе не тот неуклюжий зеленоглазый увалень, что своими оплошностями вечно умилял мать. И он не фанат альтернативного рока, к которому обращались за советом парни из выпускного класса: эти Beastie Boys, они что, действительно стоящая группа?

Отец не ошибся: он в самом деле был всего лишь таможенником, блюстителем собственных границ, и Клео он наказал за то, что она нарушила одну из них – границу его трусости. Он бросил ее на растерзание тем, кто локоть к локтю маршировал по школьным коридорам: КЛЕО СОСЕТ У СТАРИЧЬЯ. Он избавился от Милен Фармер и Жан-Жака Гольдмана. Он избавился от Клео, которая заставляла его закрывать на «зебре» глаза, чтобы доказать, что он ей доверяет.

Когда он сообщил родителям, что Клео переходит в лицей Расина в Париже, где есть танцевальный класс, отец попросил дать ее адрес. Он обещал ей один текст Янкелевича и стихотворение Мюссе и не хотел нарушать обещание. Вопрос принципа.

В 1989 году Йонашу для получения аттестата с отличием не хватило каких-то двух десятых балла. В июле он познакомился на Елисейских Полях с одной англичанкой, приехавшей, как и он, посмотреть на парад в честь двухсотлетия Великой французской революции, срежиссированный Жан-Полем Гудом. Он, как и говорил когда-то Клео, подал документы на юридический факультет и снял в центре Парижа квартиру на паях с другими студентами. В кино он ходил редко и постоянно клялся себе, что вот-вот начнет учиться играть на бас-гитаре.

Ионаш, Клара и их мать перезванивались каждый вечер. Они не плакали, а обсуждали, что надо сделать. Отнести Сержу в больницу аудиоплеер, потому что он скучает без музыки. Скоро ему будет нечего читать. Еще надо договориться о встрече с врачом, Серж плохо переносит новый курс химиотерапии. И испечь ему пирог с кабачками, может, поест.

Лежа под морфиновой капельницей, отец интересовался, как дела у Гаэль, сетовал, что она слишком пресная, и жалел, что Ионаш оказался недостоин Клео. Надо ему внушить, чтобы он перестал писать ей письма: приподнявшись на подушках, Серж пальцем чертил в пустоте гигантские буквы.

В мае 1990 года в огромном амфитеатре университета Нантера преподаватель истории сообщил Ионашу и остальным, что с учетом последних событий должен внести небольшие изменения в программу. Он расскажет им об антиеврейских законах 1940 года и об антисемитизме французов. Но прежде просит почтить минутой молчания память погибших евреев.

Не прошло и тридцати секунд, как Ионаша замутило. Девушка, сидевшая рядом с ним, чертила в тетради квадратики и зевала.

Он поднялся. Он не хотел этого молчания. И лекции не хотел. Впрочем, между историей и молчанием существовала связь. Он хотел другого: подойти к доске, написать на ней имя и громко прочитать его вслух: Феликс Жермон. Он умер две недели назад и был похоронен на еврейском кладбище в Карпантра. А потом тело этого восьмидесятилетнего старика выкопали, достали из гроба, раздели, переломали ему кости и бросили ничком на разбитую стелу, сунув между ног шест от пляжного зонта – как бы посадили на кол.

Об осквернении в Карпантра тридцати четырех еврейских могил кричали заголовки всех крупных газет.

Был понедельник. Они шли очень медленно, часами топтались на месте. Уже зажглись парижские фонари, и круги оранжевого света спорили с темнотой. Сестра, как в детстве, держала его за руку. Если он на секунду ее выпускал, давая пройти пробиравшемуся сквозь толпу демонстранту, она тотчас же снова находила его пальцы. Хорошо, повторяла мать, что никто не кричит никаких лозунгов. По щекам у нее текли слезы, оставляя матовые борозды.

В группе мужчин в серых костюмах Ионаш заметил силуэт Франсуа Миттерана; рядом шли Жорж Марше, Пьер Моруа и Ален Жюппе; за ними мелькал светло-голубой костюм Даниэль Миттеран.