Ошибка Клео

Возможно, все дело было в этих внезапных остановках, в чувстве синкопы, каким обладал Малько. Одна танцовщица, чья сестра училась на невролога, говорила, что их бессонницы и перевозбуждение – результат химических реакций, происходящих в мозгу, когда его полушария вынуждены выполнять противоположные приказы. Если им это удается, вы испытываете наслаждение. Адреналин действует на вас как наркотик.

Однажды мать пришла к ней на репетицию. Из зала она выходила в слезах: как только Клео соглашается терпеть такое? Зачем он на вас орет? И как смеет называть ее дочь толстой коровой?

Клео отдавалась всему этому со страстью. Малько дрессировал их и учил сопротивляться. Даже ему. Не красота, не безупречная техника. Упорство.

Никакие успехи ничего не гарантировали. Ты могла три дня ходить у него в любимчиках, а на четвертый один раз ошибиться, и он отправлял тебя в конец зала.

Он переписывал ее заново.

Клео была высокой? Он требовал от нее быстроты маленькой балерины. Клео была стройной и гибкой? Он требовал от нее мощи, прыжков и заставлял поднимать танцовщиков весом восемьдесят кило. Стоя перед зеркалом после душа, она то тут, то там находила следы прежней Клео: слишком тонкую шею, слишком щуплые плечи. У нее наливались бицепсы, а брюшной пресс приводил в восторг брата, задиравшего на ней свитер: ну ты Робокоп!

В конце одной репетиции Малько заявил ей: «Ну все, конфетно-букетный период закончился, идем под венец – пока тендинит не разлучит нас». Клео приняли в основной состав труппы. Ей исполнился двадцать один год, и она стала самой молодой из тех, кого вся Франция в субботу вечером называла труппой Малько.

К обеду они все вместе приезжали в студию «Габриэль», и все вместе уезжали вскоре после полуночи. Пятнадцать артистов штучного изготовления, каждого из которых Малько окружал заботой; он заходил в каждую гримерку и проверял, чтобы у них было достаточно бутылок воды, чая, травяного настоя, фруктов и сухофруктов, темного шоколада, чистых салфеток и массажного масла. Чтобы в помещении было тепло, но не жарче двадцати градусов.

Он носился по съемочной площадке, сновал между техниками, перешагивал через провода, требовал выставить более теплый свет, следил за работой операторов и бушевал, видя показанные крупным планом ягодицы или грудь танцовщицы.

– Мы здесь не в мясной лавке! Что ты мне рубишь их на куски?

Главный оператор протестовал – это его передача, в конце концов! Но Малько не сдавался и настаивал, чтобы вызвали режиссера и продюсера. Прямо сейчас. И грозился, что иначе уйдет с площадки. Вместе с труппой.

Он ловил настойчивые взгляды певцов и выпроваживал их, если они подбирались к гримеркам танцовщиц. Он переживал из-за стеклянного пола, на котором легко поскользнуться, и всю ночь вырезал крошечные кусочки войлока, чтобы девушки наклеили их на кончики высоких каблуков. Он волновался, что им приходится часами ждать записи очередного номера под жаркими огнями софитов, и раздавал им воду, даже если им не хотелось пить.

В 20:30, когда Дрюкер объявлял: «А теперь встречайте аплодисментами танцовщиков!», Клео видела Малько за кулисами: он стоял, сложив руки, как для молитвы, и вполголоса повторял последовательность движений.

Нередко в метро девчонки-подростки, сидевшие напротив Клео, шептали матери, что «эта рыжая – из передачи Дрюкера». Фото и имя «рыжей» с забранными в высокий конский хвост волосами украшали программку представления «Балеты Малько на сцене». Публика встречала их с восторгом – в Лилле, в Тулузе, – наслаждаясь видом их стремительных тел. Ее публика узнавала: стоило Клео появиться на сцене, как раздавались приветственные крики и свист. Она выходила в смокинге и туфлях на высоких каблуках, прижималась к партнеру и обхватывала ногами его бедра. Изображение секса в танце подчинялось скупому счету: камбре – семь – пируэт – восемь – и…

Ей было двадцать три, потом двадцать пять, в ее жизни секс тоже был скупо дозирован, но ее это не смущало; три месяца она встречалась с машинистом сцены, одну ночь провела с организатором концерта Джеффа Бакли, время от времени спала с братом одной танцовщицы. Она не была фригидной. Но ее чувства, смесь безграничной нежности и желания, дремали, пробуждаясь, лишь когда она смотрела на девичий затылок. Чтобы позволить себе любить девушек, приходилось ждать, пока угаснет стыд от давнего предательства.

Ей было двадцать семь, когда она познакомилась с Ларой. Ради такой прекрасной любви она должна была полностью обновиться, подготовиться к ней. Она не успела, и Лара не приняла ее любовь.

Все время, пока длились их отношения, мать продолжала называть Лару «твоя соседка».