Ошибка Перикла

Фидий — не Анаксагор, который решительно отказывал богам в их жительстве на небе. Философ смел и напорист: какая там богиня Селена льет на землю призрачный лунный свет, когда на самом деле это лунное молоко не что иное, как отраженный свет солнца, который вполне можно уподобить тени, отбрасываемой стеной дома в знойный полдень. Анаксагор возвел в абсолют человеческий ум, полагая, что это самый лучший ключ, коим можно открыть ржавый замок невежества, оберегающий от людей многие земные и небесные тайны. Так это или не так, Фидий судить не берется, грубые материи — это не его стихия, пусть уж Анаксагор, прозванный эллинами «Умом», поясняет, что там из чего и как произошло, Фидия же заботит постижение законов гармонии и очень непростые взаимоотношения людей и богов. Небожители сокрыты от земных взоров снежной дымкой Олимпа, но они, как и люди, тоже телесны. Почти всех их скульптор знает в лицо, и фигуру каждого может высечь из камня с закрытыми глазами, будь то мощный торс Зевса-Вседержителя или пленительные линии Афродиты Пеннорожденной. Это не пустая похвальба, Фидий отвечает за свои слова головой, потому что боги являлись ему во сне и он их видел столь же отчетливо, как собеседника на агоре. И тогда он понял: страшит то, что пока никак не оформилось в воображении, что совершенно неясно, неизведанно, непознанно. А сонм олимпийцев представал перед художником так зримо, так осязаемо, что Фидию казалось: он почти вплотную приблизился к разгадке богов. Они — взрослые, родители, люди — младенцы, дети. И не надо бояться богов, как некоего пугала. Их нужно чтить и уважать, как послушные сыновья любят, боясь причинить лишние огорчения, своих отцов и матерей. Фидий нутром чувствовал, что его предназначение — бережно, благоговейно, насколько это ему удастся, спустить богов на землю, а людей, наоборот, хоть чуточку возвысить, приблизить к священному Олимпу. Он начал ваять богов по образу и подобию человека, зная, что такими, какими увидел их он, теперь увидят тысячи его сограждан, и не только. Боги мудры и милосердны, они постоянно среди нас, и уже одно их присутствие делает детей человеческих выше, благороднее, возвышеннее и справедливее. Да, он, Фидий, сын Хармида из Афин, первым из всех эллинов осмелился изобразить небожителей рядом с земными людьми, но, к сожалению, это понравилось не всем — некоторые ядовито поджимали губы при виде зофора,[97]где было представлено торжественное панафинейское шествие — среди свободных афинян находятся Гефест[98]и Афина,[99]столь милые сердцу простого ремесленного люда.

Украшая щит Афины Парфенос изображением боя с амазонками, Фидий не удержался, придав двум воинам мифического царя Тесея портретное сходство с собой и Периклом. Наверное, он проявил чисто человеческую слабость, но ему очень хотелось, чтобы их с Периклом дружба оставалась не только в памяти народной. Лысый старик, сражающийся плечом к плечу с воином, как две капли воды похожим на Перикла — это он, Фидий. Старик поднимает камень, чтобы обрушить его на головы бесстрашных воительниц… Но разве только их двоих запечатлел он на щите Девы Афины? Ксантипп, отец Перикла, и поэт Анакреон, чьей дружбой восхищалась вся Эллада, тоже весьма узнаваемы. И Фидий поместил их на щите вовсе не для того, чтобы сделать приятное первому стратегу Афин. Он хотел воздать должное их заслугам перед всем эллинским миром — не случайно по воле ваятеля Ксантиппов шлем с подогнутыми у ушей краями похож на персидскую тиару — Ксантипп разбил персов в морской битве при Микале, годом позже взял Сест, где распял надменного сатрапа Артаикта. Битва с полумифическими амазонками — не что иное, как аллегория, и Фидий, изображая среди защитников Аттики героев-афинян, старался тем самым придать сюжету еще большую убедительность. Фидий пропел сразу два гимна — патриотизму и бескорыстной мужской дружбе, когда друг — это второе «я». Но, если верить судьям и врагам, оказалось, что это не гимн, а святотатство. Осквернение божества, чей удел — обособленное существование. Идея Фидия, что боги и люди нераздельны, вызвала яростное неприятие. Но все равно он остается при своем мнении. Иногда даже ему кажется, что, вполне возможно, через десять-пятнадцать поколений[100]сонм старых, привычных богов рухнет и люди начнут поклоняться единому богочеловеку, чей лик будет узнаваем каждым.[101]