Ошибка Перикла

Пока раб, не проронив в ответ ни слова, закрывал калитку, Сострат успел увидеть, как по перистилю, словно угорелые, носятся эфебы[92]— одни с очередными блюдами в руках, другие — с грязной посудой. Меланта, наверное, можно понять — пиршество в самом разгаре. Сострат и сам бы не отказался от двух-трех киликов тягучего хиосского вина, от изысканных яств, разжигающих аппетит, от того наслаждения, коим одаривает участников застолья грациозная, полная скрытой похоти, пляска танцовщиц.

Но неужели Мелант так и не выйдет? Вряд ли — не настолько уж он пьян, чтобы не встрепенуться от какой-то неясной тревоги, чтобы не узнать, с чем все-таки явился к нему какой-то неведомый и весьма назойливый пришелец.

Как ни странно, но ловкача Меланта, несмотря на полнейший мрак, Сострат разглядел хорошо, будто зрение его в эту минуту удесятерилось, став воистину кошачьим. Среднего роста, хорошо откормленный господин с мягким и большим, как у многажды рожавшей женщины, животом — доведись ему пробежать пару плетров, тут же, задыхаясь, вывалит язык. Лицо красивое, но и красота какая-то бабья, чересчур уж смазанная — аккуратный, но очень уж маленький нос, пухловатые щеки, поросшие редким пушком, оплывший подбородок. Руки белые, холеные, давно забывшие или вообще никогда не знавшие, что такое тяжелый меч. На душе у Сострата полегчало — а ведь он прав в своей заочной неприязни к этому женоподобному негодяю, жалеть его просто не приходится.

— Кто ты и зачем пришел? — едва сдерживая гнев, произнес Мелант.

— У меня к тебе буквально два слова. Но поначалу отошли своего верного раба. Зачем нам лишние уши?

— Кто ты такой, бродяга, и с какой стати я тебе понадобился? — не скрывая раздражения, спросил управляющий рудниками, легким взмахом руки, однако, заставив раба отступить на несколько шагов вглубь двора.

— А вот насчет бродяги ты ошибаешься, — строго, с достоинством ответил пришелец. — Я афинский воин Сострат, сын Феака из Форика.

— Говори, что ты хочешь.

— Или — или!

— Что значит: или — или? — всем телом вскинулся Мелант, и Сострат заметил, как напрягся, подобрался, как перед прыжком, стоящий поодаль раб-ливиец.

— А то и значит: или — или. Я ведь предупреждал: ты услышишь из моих уст всего два слова.

— Твое «или — или», безумец, темнее любого, самого непонятного, оракула. Эй, воин, не стукнули ли тебя мечом по башке в твоей последней войне?

— Не беспокойся, я в здравом уме. Ладно, пора расшифровать мой темный, как ты говоришь, оракул. Слушай меня очень внимательно, уважаемый Мелант: или мы с тобой поладим, разойдемся, так сказать, полюбовно, или ты предстанешь перед судом гелиастов. И там уж тебе несдобровать. Кто ты таков на самом деле, узнают все Афины.

— Что ты имеешь в виду? Клянусь Зевсом, ты не уйдешь отсюда целым.

— Не горячись, Мелант. Тебе говорит о чем-нибудь Козья тропа, самая труднопроходимая в Лаврийских горах? Сплавляя по ней нечто сверкающее, блестящее, ты быстро, сказочно и разбогател, верно? Металл, столь необходимый Афинам, попадает в руки их врагов. Надо ли подробно рассказывать, сколько серебра и как ты тайно переправляешь на Левкаду и в Коринф? Или приберечь эти сведения для гелиэи?

— Сколько ты хочешь? — Мелант сцепил на животе мягкие ладони, они заметно дрожали.

— Двенадцать золотых статеров.

— Ты с ума сошел — это целое состояние!

— Может, и так. Но, во-первых, разве ты не присвоил себе гораздо большее богатство, которое принадлежало не тебе, а всем гражданам? И, во-вторых, разве не лучше расстаться с дюжиной статеров, избежав темницы и конфискации всего бесчестно нажитого имущества?

— Мне нужно подумать.

— Не возражаю. Но через два дня я приду за ответом. И не ночью, а среди бела дня. Прости, что из-за меня ты на некоторое время покинул своих гостей.

— Пожалуй, сегодня самый дорогой гость у меня — это ты, — злобно кривясь, прошептал Мелант. — Такой дорогой, что впору проводить тебя одиннадцатью веслами.[93]