Ошибка просветления

Пять чувств изменились за пять дней, а (на шестой день) я лежал на диване — Валентина была в кухне — и вдруг моё тело исчезло. Тела не было. Я посмотрел на свою руку. (Это сумасшедшая штука — вы бы меня отправили в психушку.) Я смотрел на неё: «Это моя рука?» Там не было вопроса, но вся ситуация была такова — это всё, что я описываю. И вот я потрогал тело — ничего — я не ощутил, что было что–то кроме прикосновения, понимаешь, кроме точки контакта. Тогда я позвал Валентину: «Ты видишь моё тело на диване? Ничто внутри меня не говорит, что это моё тело». Она прикоснулась к нему: «Это твоё тело». И всё–таки её уверение не принесло мне удовлетворения или успокоения: «Что за фигня? Моё тело отсутствует». Моё тело исчезло, и оно так и не вернулось. Точки контакта — вот всё, что осталось этому телу — для меня там больше ничего нет — потому что зрение не зависит от чувства осязания здесь. Так что у меня даже нет никакой возможности создать полный образ моего тела, потому что там, где нет осязания, отсутствуют точки здесь, в сознании.

(На седьмой день) я снова лежал на том же самом диване, расслабляясь и наслаждаясь «расцепленным состоянием». Когда входила Валентина, я распознавал её как Валентину, когда она выходила из комнаты — всё, пусто, никакой Валентины — «Что это? Я даже не могу представить, как выглядит Валентина». Я слушал звуки, исходящие из меня. Я не мог соотнести их. Я обнаружил, что все мои чувства не координировались внутри: координатор отсутствовал.

Я почувствовал, как во мне что–то происходит: жизненная энергия собиралась в фокус из разных частей моего тела. Я сказал себе: «Твоей жизни пришёл конец. Ты умираешь». Тогда я позвал Валентину и сказал: «Я умираю, Валентина, и тебе придётся что–то сделать с этим телом. Отдай его докторам — может быть, они им воспользуются. Я не верю в сжигание или захоронение и тому подобное. В твоих собственных интересах поскорее избавиться от этого тела — оно будет вонять через день — так почему же не отдать его?» Она сказала: «Ты иностранец. Швейцарское правительство не примет твоё тело. Забудь об этом» — и ушла. И вот всё это пугающее движение жизненной силы, как будто собирающейся в одну точку. Я лежал на диване. Её кровать была пустой, и я передвинулся на эту кровать и вытянулся, готовясь. Она проигнорировала меня и ушла. Она сказала: «Сегодня ты говоришь, что изменилось то–то, завтра изменилось то–то, а послезавтра ещё что–то изменилось. Что это такое?» Её не интересовало всё это — никогда её не трогали все эти религиозные вопросы — она никогда ни о чем таком не слышала. «Ты говоришь, что умираешь. Ты не умираешь. Ты в порядке, крепкий и здоровый». Она ушла. Тогда я вытянулся, а это всё продолжалось и продолжалось. Вся жизненная энергия собиралась в фокус — где была эта точка, я не знаю. Потом появилась точка, где всё выглядело так, как будто окошко видеокамеры само пытается закрыться. (Это единственное сравнение, которое приходит мне в голову. То, как я это описываю, весьма отличается от того, как всё это происходило тогда, потому что там не было никого, кто думал бы в таких понятиях. Всё это было частью моего опыта, иначе я не мог бы говорить об этом.) Итак, окошко пыталось закрыться, но было что–то, пытавшееся удержать его открытым. Затем, спустя какое–то время, не осталось воли что–то делать, даже препятствовать закрытию окошка. И вдруг оно закрылось. Я не знаю, что произошло после этого.

Этот процесс длился сорок девять минут — процесс умирания. Это было как физическая смерть. Даже теперь это случается со мною: руки и ноги холодеют, тело немеет, дыхание замедляется, а потом ты задыхаешься. До какого–то момента ты здесь, ты делаешь как будто свой последний вдох, а потом всё кончается. Что происходит после этого, неизвестно.

Когда я очнулся от этого, кто–то сказал, что мне звонят. Я вышел и спустился вниз, чтобы ответить на звонок. Я был в оцепенении. Я не знал, что произошло. Это была физическая смерть. Я не знаю, что вернуло меня к жизни. Я не знаю, как долго это продолжалось. Я ничего не могу сказать об этом, потому что с пережившим это было покончено: не было никого, кто мог пережить эту смерть… Это был конец. Я поднялся.