Ошибки рыб

Да, от времени своего не уйдешь, думал он, вон оно надо мной летит, да и во мне оно, я сам датчик, недаром «Пульсар» вопит. Но теперь он знал, что есть и другая жизнь, а в книгах и картинах разных миров полно, да и мир природы, а мы о нем почти забыли, ох и стрекочет чертов вертолет, что-то я стал уставать, рановато, еще вопрос, какая жизнь настоящая, города наши распрекрасные тоже лачуги на берегах морей и океанов множественных миров иных, а вот теперь холодная полоса пошла, да в них охотники проснулись, престо, Гауди, престо, отплыть, отплыть, отплыть.

Над ним набирало высоту небо.

ШЕСТЬ ЧЕЛОВЕК И АЛЯ

Прежде тут располагалось некое научное заведение с собственной территорией, со своим забором, точнее, каменной оградою, сторожкой с турникетом и вахтером, проверяющим пропуска. Внутри, за оградой, размещалось мелкое княжество, его крохотный городок, отдельные здания, невозделанные клумбы, запущенный сад, заполняющий осенью золотыми отсветами угодья закрытого мирка для сотрудников и сослуживцев.

Теперь сюда сгоняли людей: подозреваемых (в неправомочных действиях? но право отменили; в недовольстве? но довольные вообще отсутствовали), случайных, отловленных во время комендантского часа, оказавших сопротивление (если человек глянул на одну из команд косо, считалось, что он оказал сопротивление).

Получилось что-то вроде сборного пункта, цыганского табора либо распределителя. Ужас или подлинный страх здесь успевали ощутить дважды: когда команда (пятеро абсолютно одинаковых, форма, рост, оружие, лицо — клон, что ли? и трое ничему не подобных, будто из разных эпох собранных, анархия вульгарис) загоняла человека за ограду и когда другая команда уводила его неведомо куда: в лагерь? на расстрел? Поговаривали об урановых рудниках, электрическом стуле, учениях с применением всех видов оружия — от атомной бомбы до бактериологических и психотропных игрушек, о роли подопытного кролика в бактериологическом центре, каскадера в фильме ужасов, гильотинируемого в историческом видеотриллере. В промежутке между приходом и уходом люди привыкали жить так, как живут тут.

— Человек не свинья, — говорил тощий маляр, которого взяли прямо на стройке, в заляпанной краскою одежде, — ко всему привыкает.

Люди слонялись, сидели на корточках, знакомились, спали в заброшенных зданиях, три раза в день выстраивались за едой у двери подъезжавшего автобуса-раздаточной. Ели мутные супы из бульонных кубиков, сушеных овощей и сублимированного мяса. Однажды к ужину привезли черствые булочки со сливками.

— Сдохнем от булочек, — сказал седой врач в грязном белом халате, — небось со стрептококками или со стафилококком крем-то.

Но все выжили, булочки были старорежимные, доисторические, из другой жизни.

У ворот сидел на корточках невозмутимый узкоглазый человек с золотистым лицом — Китаец. Так все к нему обращались: и заключенные, и заложники, и команды, и раздатчики еды. Китаец был амулетом здешнего сборного пункта. Его привезли в первый день и не увозили. Поговаривали, что на самом деле он не китаец, а японец (некоторые считали — кореец) и крупный военный разведчик. Одной из бывших стран в пользу другой бывшей страны, неважно какой, все равно стран теперь не было. Большей частью он молчал. Но изредка слышали и голос его. Например, после дождя он вдруг запел по-французски. А когда команда втолкнула в ворота немолодого морского офицера с хорошенькой юной женщиной в серебристом чешуйчатом одеянии (из ресторана, что ли? или из театра?), Китаец покачал головой и кистями рук, как фарфоровый, и вымолвил:

— Ах, капитана, какая твоя мадама шань-го!

В день, о котором идет речь, ворота распахнулись, впуская одну из самых поганых команд; рассказывали, что уводимых ею не ждет ничего хорошего, никаких пожизненных заключений или отработок, и не надейтесь. Пятеро одинаковых слизаны были с известного в старину киноактера, пять красавчиков близнечных, а трое разных один круче другого: первый в бескозырке и бушлате, кружевное жабо с бриллиантовой булавкой, лапы в перстнях, гранаты, патронташи, походочка враскачку, словно у орангутанга, второй — в конькобежном серебряном трико в облипку, каратист ли, культурист ли, мы и названия не знали, говорили, он потому без оружия, что ему его не надо, мизинцем прикончит, а то и взглядом, вон какие глазки сугубые из-под челочки Рима периода упадка; а третий в форме офицера СС, только почему-то вместо сапог женские туфли на гвоздиках. Эсэс в туфельках командовал:

— Эй вы, шваль сбродная, стройся!

Поскольку весь пересыльный городок был радиофицирован, всё слышно всем, все и построились быстрехонько, по-штатски, карикатурно, кое-как, но уже в леденящем гипнозе, и каждый уголок бывшего гнезда науки слыхал, как скотина на гвоздиках остальным своим скотам отчеканила:

— Шестерых мне этих, и немедля, не спутать, и их седьмую, шестерых и Алю!

А двое разных прокодировали красавчиков пятерых одинаковых:

— Шесть человек и Аля!