Ошибки рыб

Находясь в одной запертой комнате с шестью мужчинами, с которыми предстояло мне пребывать тут денно и нощно неведомо сколько дней и ночей, я чувствовала себя, как ни странно, неловко, не более того; вся ситуация в целом, вся прежняя жизнь, превратившаяся в мгновение ока в прекрасный сон, вся настоящая жизнь, в коей мало было живого, не способствовали каким-либо чувствам, переживаниям или ощущениям из прежних. Можно ли было теперь на самом деле чувствовать свой пол, возраст? неясно, кем мы были сейчас; были ли мы людьми? Профессии остались за воротами сборного пункта, успел себя проявить разве что парикмахер, все были «бывшие»: бывший врач, бывший маляр, бывший инженер. Бывший китаец, ныне Китаец. Оставались только клички. Даже номера менялись. Биографий уже как бы и не было. Личные свойства растворялись с личными историями. У нас было много общего: камера, супокаша, страх. Только сны у нас еще были разные. Может, постепенно и им суждено было превратиться в один сон на всех? По сути дела, мы тут полностью соответствовали тому, как нас называли, даже строчную букву моего чужого имени можно было заменить прописной: шесть человек и аля.

Первые сутки мы почти не разговаривали, редко перебрасывались репликами. Потом индивидуальный шок стал проходить, возникли обрывки разговоров, а с ними обрывки жизней, сведений, воспоминаний, имен, ведь надо было как-то друг к другу обращаться. Днем нас выводили гулять на тюремный двор с другими заключенными. На третьи сутки ко мне подошел один из шестерых моих товарищей по несчастью и тихо сказал:

— Верочка, вы самая молоденькая из нас, потому я к вам и обращаюсь. Впрочем, вы можете отказаться. Не все тут как кролики подопытные. Есть люди, пытающиеся против данного наваждения бороться. Нам нужна связь между тюрьмой и лагерями. Вы будете связной. Мы устроим вам побег. Но потом вы должны будете попасться. Вас отправят в лагерь за побег. В лагере к вам подойдет человек и скажет: «Алечка, здравствуй, как же я тебя сразу не узнал?» А вы ответите: «Это из-за того, что у тебя очки отобрали». И передадите ему записку.

— И все? — спросила я.

— Для начала вполне достаточно, — отвечал он.

Мне действительно устроили побег, вывезли на тюремном грузовике для продуктов. Шофер высадил меня на окраине и укатил. У меня было с собой немного денег, я пошла в кафе и долго соображала, глотая суррогатный кофий, как бы мне попасться. Подобие прежней жизни, продолжавшееся по инерции, отвлекало меня, я рассматривала посетителей, кофеварку, бар, слушала бум-ца-ца музыки, мелькали кадры телешоу, табачный дым висел над столиками. Потом я нехотя подумала о тебе. Я не имела понятия, где ты, что с тобой, позвонить не решалась. Прежде я интуитивно знала, как ты, хорошо ли тебе, где ты, — на любом расстоянии, иногда даже довольно точно догадываясь, чем ты занят, что поделываешь, но теперь мой эфир молчал. Молчала и я, зажмурившись, и тут, эврика, меня осенило: лучше всего мне попасться в комендантский час! Погуляю по улицам, подкараулю патрульную команду — и побегу. Только бы не пристрелили на месте. Или не побегу, облаю их по полной программе, хоть мелкую радость себе доставлю.

Меня на самом деле отправили не на сборный пункт, не в тюрьму, а в лагерь, и я сделала все, что мне было поручено: пароль выслушала, отзыв сказала, записку отдала. Но через неделю тот, кто получил записку, снова нашел меня. Для него я уже была не Верочка, а Аля, связная. И он тоже говорил мне о связи между лагерями. Мне опять устроили побег, правда, на сей раз готовили его долго, и был он много сложнее первого. Но снова мне надо было попасться, чтобы очутиться за второй побег в лагере строгого режима и передать весточку.

Лагерь строгого режима находился в котловине между холмами (может, то были старые низкие горы?), поросшими лесом. Лагерь окружали ряды низкой колючей проволоки под током и полоса мертвой серебристо-зеленой отравленной земли десятиметровой ширины. «Теперь я обосновалась тут на веки вечные», — подумала я почти равнодушно.

Осень заканчивалась, изредка в воздухе витали белые мухи, спать в бараках было холодно, вставать еще холоднее, ночью конвоиры, часовые и надзиратели с охранниками жгли костры. Ходили слухи, что зима будет суровая и что зимой мы будем валить деревья на окрестных горах (или холмах? или сопках?). Все ждали, когда выпадет снег.

— Скоро выпадет снег, — сказал мне Петр.

Было время обеда, женские и мужские бараки сходились под навесом за деревянными столами.

— Скоро, — отвечала я.

— Скоро выпадет снег, — продолжал он, — а на снегу следы виднее. Да и дороги схватятся льдом, и реки, и тогда они пригонят сюда технику, так тут входы и выходы закроют на замок, что муха не вылетит и комар не влетит.

— И что? — спросила я.

— Придется отправить тебя отсюда до снега.

— Ты с ума сошел, — сказала я. — Как это отправить? А полоса? А ток? Куда отправить-то?