Ошима. Японский Декамерон

К такому черному берегу стремится лодка, она выбирает место, где берег ударами волн превращен в мягкую черпаю бархата подушку: волны здесь не образовывают фонтанов, пены и брызг, они не гудят, как отдаленный пушечный выстрел – здесь обрыв отошел далеко от воды, образуя плоскую покатость: но эта покатость, приподнявшись за несколько десятков саженей от суши бросается волна, пенясь и зеленая раскрытым зевом своим, волна вдруг ломается и рас! и лается, вбегая на подымающуюся отмель белыми языками или, лучше сказать, плоскими округлыми листами, обгоняющими один другого. С такой волной подходит лодка, в неё шесть семь человек, загорелых, почти обнаженных, один управляет рулем, один стоя на носу держит канат смотав его в кольцо, приготовившись метнуть к берегу, лодка все ближе: на берегу толпа ожидающих наконец лодка сажени на две в последний раз приподымается взлетом волны, стоящий на носу бросает канат, двое обнаженных бронзовых вбегают в воду которая достигает им выше колен, и схватывают канат, но в этот момент волна подкатывается к берегу ломается и обрушивается на них с шумом и пеной; схватившие канат в течение полуминуты не видны, скрытые столбом воды и пены – но еще несколько мгновений и вся толпа ожидавших на берегу, вцепившись в канат дружно тянет баркас на высокую отмель прочь от власти многошумящих вод.

Эта картина такая простая и бесхитростная, но в неё много говорящего патриархальных ушедшего веках, прошлого; помогавшие тянуть лодку получают от рыбаков по небольшой рыбе – бедняк, поработав в помощь нескольким баркасам, может добыть себе рыбный ужин.

Русские были центром внимания, не только в своей гостинице; всюду, где бы они не появлялись, на них смотрели любопытные жители: когда они шли по улице парикмахер оставлял клиента с намыленной щекой и выскакивал взглянуть на русских, а с балкона гостиницы расположенной над пристанью им неизменно махала ручкой хорошенькая горничная. как всегда водится в Японии, с золотыми зубами.

В Японии, каждый имевший дело с книгой вооружен очками, но золотые зубы имеются у всех, независимо от социального положения.

XVI. Мойка посуды

Одним из интересных зрелищ морского берега и Мотомуре является смотреть, как как солнечный день часа в два женщины всего села спускаются на риф лавы мыть деревянную посуду: шайки, кадушки и кадушечки, в которых варится рис.

Ошимка все носит на голове; легко не задумываясь ставит она на голову кадку с двумя тремя ведрами воды, с этой жидкой ношей ошимка спускается косогора по ступенькам; руки её свободны, часто за руку она ведет ребенка, повстречав подругу, останавливается и в течение несколько минут непринужденно разговаривает с неё; если попадется по сторонам что-либо интересное, то она вертит головой во все стороны.

В день мытья посуды вся Мотомура – женская половина устремляется к берегу: хозяйка забирает на голову всю деревянную посуду из своего дома, некоторые обнаруживают, чисто цирковую ловкость, они ухищряются скомбинировать на своей голове целую пирамиду разнообразных кадушек, шаек, чанов, бочек и бочечек. На берегу тогда получается женский клуб, разместившийся среди этих деревянных сосудов, в которые море плещет влагу свою.

XVII. Старина напоминает о себе

На Ошиме многое пахнет старинной древностью: эти бесконечные скрытые в кустарниках и ямах в толще лавы кладбища, дороги идущие в глубине зарослей, подобные старинным траншеям, так углубившиеся в каменистую почву острова, что убеждаешься: по ним ездили тысячи лет и потому так глубоко ушли они в землю; в самой жизни Ошимы, так не далекой от Токио, много своеобразия и черт строго, охраняемых местным населением.

Ошимки и теперь еще ходят по улицам, прыгая с ступени на ступень узких лавы склонов, с волосами распущенными и плещущимися по спине, подобно длинным черным змеям выходившим когда-то из страшного Ошимского вулкана, теперь полного умирающей лени.

Ныне высится он в глубине острова всеми забытый, никем не вспоминаемый, хотя донесший до современности царство смерти, древнейшее кладбище огней, усыпальницу пепла, саркофаги шлака, исковерканного и измятого как глина под рукой безумного скульптора.

Из Токио сюда приезжают для отдыха, для развлечения, но если всмотреться, если вдуматься в Ошиму, в этот черный обгоревший кусок шлака, торчащий со дна океана, то она полна неизгладимой великой мрачности. С одной стороны – вечно встающая, разверзающаяся бездна океана, неугасающая память о неё, с другой – вечное, не утомимое напоминание о бушевавшем здесь демоне уничтожения, неусыпное напоминание, вечно машущее трауром берегового клочка суши, кусками, глыбами шлаков, чьи трагические лица искорежились, сжались от страха, от ужаса, шлаки подобные лицам безумных старух, окаменевшим и сохранившим в чертах ликов своих застылость виденного ими ужаса, не вмещающегося в границы человеческого понимания.