Ошима. Японский Декамерон

Художника мучил ревматизм, в шесть часов вечера он побыл в пару «Юбы», а затем проспав до десяти, в этом часу, когда кругом все спало, отправился в пещерку. Из трубы шел воздух более горячий чем днем, минут через двадцать было уже очень душно, японец с язвой на ноге, тоже очевидно желая попариться ночью, пришел в «Юбу». Услышав присутствие художника на решётке, он заботливо внес лампу, а также принес стакан холодной воды, потому что художника мучила жажда. Каким сладостным был этот бокал с простым естественным напитком?! Какой неожиданной была ночь над душным дыханием, выходившим из земли.

Эта была крохотная пора страшного вулкана Ошима, разрушения мирно спавшего.

XIV. 12 месяцев любви.

«Юба» не годилась для русских гостей: после пара приходилось идти босиком по холодному полу, почти голым, из душного помещения попадать на более чем свежий ночной воздух. Вспоминалась с удовольствием гостиница Мотомуры, с её удобствами сытным столом и более теплыми вечерами, и рассветами, чем холодное, высоконагорное местоположение «Юбы». От лея через верхушки молодых елей видна обольстительная Фузияма.

Художник сделал этюд с неё на закате. Перед уходом из гостиницы, в другой её части, отодвинув бумажные ширмы, им стали видны пожилая японка и молодой японец.

Это парочка из Матомуры. Она оставила в номере тамошней гостиницы свои вещи, а сюда прибыла пешком налегке. Даме «Юба» должна помочь, излечить её нарывы на висках. Но как но особому надо видеть и чувствовать природу и жизнь, чтобы в бедной лесной гостинице, с прорванными стенами, с сырыми потертыми циновками пола, на скудном, и даже более, столе, прожить здесь несколько дней этой парочке, довольно обеспеченных людей, если при экономности этого народа, они могут путешествовать ради своего удовольствия.

Шагая с горы в Матомуру, художник в бархатных брюках вспоминал виденные им как-то ранее, цветные гравюры под заглавием: «двенадцать месяцев любви». Некоторые месяцы были представлены бурно эротическими сценами, но как раз ноябрь был изображен гравюрой, где японец и японка в темно лиловых кимоно, на фоне веток, где держится всего лишь несколько желтых листов, сидят прижавшись друг к другу в позах усталости, тоски и изнеможения.

Шагая в Матомуру, художник думал об этой парочке в пустынной лесной гостинице в лиловые вечера осени. Художник думал б этом своеобразном счастье пожилой японки и молодого её друга: об этой своеобразной психологии, столь не понятной европейскому воображению. Японец – большой любитель природы: он любит убежать из города под её, недавно им покинутое крыло.

Шагая осенними сумерками но дороге, ведущей все к низу, художник думал о том, что на Ошиме нет весело бегущих ручьев родниковой воды, что Ошима вся, как черный обгоревший камень, выткнувшийся из Океана, что этот нар виденный им в «Юбе» не единственное, он вспомнил, как во время прогулки ясным полднем, он смотрел на долину кратера потухшего вулкана, на краю которого высилась новая гора с остроконечной вершиной и из этой зловещей горы, такой безжизненной, подымались длинные ленты прозрачного пара. Выйдя из горы, они подымались на сотню саженей к верху, а за тем завязавшись переплетясь меж собой небесным, воздушным, изысканным вензелем, они были подобны ядовитым ажурным длиннейшим стеблям трав, вышедшим из пучины земли, выросшим внутри её без света и потому бесцветным и лишенным окраски анемичным. Они были подобны белым, прозрачным змеям лениво изгибавшимся и сплетшимся в комок, в просторах воздушной стихии.

XV. Рыбаки

Опять по прибытии в Матомуру, потянулись дни работы; прогулки по берегу моря, когда вечер кладет свои последние сказочные краски на снегошатровую Фузияму, видимую через пролив. Интересным зрелищем во время этих прогулок видеть возвращение рыбацких лодок, которых так много в Матомуре: большие деревянные баркасы лениво лежат вдалеке от шумных валов, вытянутые на берег железным канатом, накручиваемым на ворот.

Когда Океан подымает высокие волны и с шумом обрушивает их на черный угольный берег Ошимы где все: следы адской работы вулкана, где все – или пепел, или перегоревший шлак, или же выступающие в море потоки когда-то вылитой вулканом лавы; по ней видно, как ползла она напираемая все новой как вливалась в море и здесь еще более пузырилась, ерошилась от пара, полузастывшая ломалась, ползла, напоминая ледоход: затор шереха и обломков, ставших на ребро.