Ошима. Японский Декамерон

Офицер был, даже мелким, гурманом жизни. Вследствие характера той беспокойной эпохи, в которой пришлось ему жить он просто слопал несколько кусков жизни, но дороге попавшихся ему. Он был ленивым и беспечным человеком каковым сделали его, главным образом, те условия военной жизни, в которых он находился последние годы, а гражданская война, мутной воде которой он плавал, забираясь иногда очень глубоко, наложила на его психику известный тон фехтующей испорченности, присущей или артистам высшей марки, кои на сцене художества, так сказать по долгу службы, часто переживают крутые склоны преступного или же активистам первой величины из романтических трущоб греховного.

Офицер был сластолюбцем, он был типом маленького Лукулла пиршеств Сладострастия. Ведь каждый бывает любой хижине, маленьким Лукуллом – достаточно сковородки с ломтиками поджаренной ветчины, пары рюмок наливки, ярко пылающего камина, чтобы за стеной бессильно бушевал ветер и, слегка озарив картину фантазией простора, все превращается в роскошнейшее пиршество.

Офицер был сластолюбцем, способным восстановить памяти давнишние картины пережитого.

Два его рассказа были лучше других. В них была наибольшая свежесть переживания того времени, когда душа рассказчика не была истрепана однообразной зыбью жизненных треволнений. А может быть это были искренние отзвуки воспоминаний, развернутых им страниц жизни, где были начертаны восторги и муки первого чувства.

XI. Лунная путаница

– Представьте себе две или три арбы наполненные сеном медленно движущимися среди степи, полной благоухания трав и цветов, каковым дышат степи Украины в конце мая. В арбах разместилось пестрое общество. Могу сказать только одно, что стариков и старух, кажется, не было. Самым пожилым был кучер нашей арбы Сидор, которому было лет под шестьдесят, а так как он в темноте видел не важно, то в помощь ему сидел кто-то из молодёжи и правил на затруднительных местах.

Общество состояло, частью, из учительниц, частью студентов и курсисток: здесь были несколько дочерей священников, несколько молоденьких дам, из которых одна заслуживает особого внимания, чтобы о неё не рассказать отдельно.

Звали ее не то Анна Степановна, не то Семеновна, хорошенько сейчас не помню. Была она кругленькая с полненькими формами. волосы имела золотистые, глаза голубые, ну одним словом, все как требуется. Была она женой аптекаря того местечка из которого ехала вся наша компания. В нашей же арбе находился и муж Анны Семеновы. Чудак он был исключительный: зиму и лето ходил в одном и том же костюме из толстого верблюжьего сукна. Он немного хромал на правую ногу, так как ему недавно перед этим при постройке дома толстым бревном, скатившимся со штабеля, раздавило два пальца. Муж Анны Степановны, после кучера, был самым пожилым человеком ему было более сорока лет.

В нашей же арбе находилась одна барышня худощавенькая стриженная под паренька, с черным взглядом и характером скажу я вам, прямо-таки почти назойливым. У меня с неё были странные отношения: как-то еще зимой на какой-то вечернике, отчасти в шутку, я приударил за неё. Она не была в моем духе, но в молодые годы, когда любовной энергии через край, делается это иногда из упрямства

– «вот посмотрю, что из этого выйдет», или из любопытства там что ли. Но вы знаете этих женщин маленького роста и худощавеньких – самолюбия у них, больше, чем других каких женских прелестей.

Так и эта – она такой гонор развела – «да что вы с ума сошли – за кого вы меня принимаете», ну и другое что там полагается. Не хочешь не надо, найдется и других.

По прошествии некоторого времени получается от неё письмо на этом письме ни фамилии, ни даже, имени не было, но я сразу узнал, что это от неё, а так как в это время был занят какой-то сердечной историей, то оставил письмо без ответа, на свидание не пошел или, что называется, «презрел».

Она очевидно, явно обиделась.

Теперь в арбе, где все лежали друг возле друга на мягком сене, она сказала, так как случилась рядом со мной, тихо и ласковым тоном:

– Сережа не сердитесь на меня будем друзьями, ночь так хороша…

Разговоры вещь хорошая… Но куда в темноте девать руки… А «чертенок» стал опять урсить, то да се, «как вам не стыдно» и еще как вам не скучно, фи это так обыкновенно – как будто ей самой все на свете давнешенько приелось и все она испробовала, а сама то, может быть только с гимназистами в саду, случайно, целовалась.

Мне такая тактика никогда не нравилась: а ночь как та, в которую все рассказываемое происходило, не часто встретится другой раз. Да и потом знаете эти пикники, когда отправляется большая компания, надо не зевать – с начала вечера подготовить где-либо почву, а то весь «материал» разберут и останешься с какой-либо драной кошкой кисель на луне разводить – или же бродить меж кустами и на других облизываться, что того хуже.

Компания направлялась в Белую Церковь. Помните у Лермонтова[10] эти стихи: