Ошима. Японский Декамерон

– Луна с прозрачной высоты
Над Белой Церковью сияет
И пышных гетманов сады
И старый замок озаряет…

Выехали мы с таким расчетом, чтобы на место прибыть часам к одиннадцати ночи, когда царица её будет в полном блеске и все будет так, как описано в стихах.

Луна уже взошла, степь была полна зеленоватого блеска; перепела кричала в полях ржи, а в долинах, покрытых вырубленным дубняком, стоял легкий пар и тонкий запах спелой земляники. Ехать оставалось около часу.

Дела мои были плохи: с «чертенком» каши не сваришь, а около Анны Степановны сидел её аптекарь и ни с фронта, ни с фланга подступа к ней не было. Аптекарь был здоровый, с рыжей бородой, дядя и в кармане часто держал ручного ужа, который, вылезая у него вдруг из-под ворота рубашки, пугал разговоривших с ним.

Надо заметить вам, что судьба Анны Степановны впоследствии была очень трагическая, она после какой-то не то ссоры, не то скандала с своим благоверным, с криком побежала в переднюю, обеими руками, сильно порезав их, выбила окно и схватив стаканчик с серной кислотой, стоявший между рамами, успела выпить его до половины, ну конечно и умерла, аптекарь ликвидировался и совсем с наших мест не известно куда исчез.

Как видите, Анна Степановна была вроде «Мадам Бовари», но это все потом стало известно, тогда же подъезжая к цели нашей прогулки, никто и не подозревал, какие пироги придется ему кушать и в каких красных углах сидеть.

Думал ли я, что попаду в Японию: буду без копья вторую тысячу должать в гостинице и здесь с вами на Ошиме валандаться.

Но перехожу снова к событиям ночи, о которых наверняка смогу рассказывать и через много лет. Собственно в этой ночи не было ничего особенного.

Большая компания приехала на пикник в обширные тенистые парки, пронизанные лунным светом. На большой поляне стояли выпряженные лошади и жевали сено. Тут же белело каменное здание – старинная сторожка, в которую две бабы таскали траву, устилая его пол двух смежных комнат и покрывая ее простынями, на которые лунный свет клал синеватые квадраты сквозь стекла узких окон, разноцветные от старости.

Лунный свет обливал белые стены этого здания, в котором пахло мятой, где в углах висели большие образа с темными ликами, пред ними теплились лампадки. От луны на поляне старинною парка «пышных гетманов» было светло как днем, только днем фосфорическим, призрачным, наполненным тем светом, который известен людям, плававшим по заливам южных морей, где глубина не превышает четырех шести метров – там господствует зелень, призрачность – предметы отчетливо видны, но они полны особой фантастической не земной прелести. Наиболее хозяйстливые из общества устраивали чай и походный ужин на поляне невдалеке от старинной сторожки.

– Ну, знаете, что бывает в таких случаях: сторож натащил молока и сладкого, и кислого, какие-то пироги с картошкой; на большой черной сковородке жарили яичницу с салом и хлебом; с собой привезли: кто холодных котлет, кто жареных цыплят, ну а народ по серьезнее: По части смирновочки коньячку и прочих деликатесов. Через десяти другой минут голоса стали оживленнее, в обществе появилось больше спайки и тут обнаружились различные наклонности: некоторые направились осматривать развалины замка: другие удить рыбу, третьи остались допивать остатки, а большая часть общества потянулась к обрыву.

Аптекарь поднялся, прихрамывая и сказал:

– Вы господа завтра будете спать до восьми часов утра, а я не изменю своей привычке – чуть свет так и на ноги… но Владимиру помните «солнце никогда не заставало его в постели…»

– Ну если бы вы спали завтра и до восьми часов утра, то солнце вас в постели все равно не застало бы, спать придется походным порядком… сказал бойкий голос. Обрыв, действительно был выдающимся местом: старые липы шли широкой аллеей – трава на неё, очевидно, была недавно выполота; аллея была кое где посыпана песком. Кое где сохранились прислоненные к ветхим стволам старинных дерев широкие скамейки, вросшие в землю: аллея оканчивалась опушкой парка; эта опушка постепенно понижаясь к рядам кустов, покрытых белыми и розовыми цветами затем стремительно глинистыми осыпями уходила вниз, где в камышах и песчаных отмелях лунела, всплескивая река.

За рекой, как это водится в России, тянулись луга, синели рощи и, должно быть очень издалека доносился мерный звук колокола; считавшие пояснили: «двенадцать часов».

– А что не будет час назад… в нашем селе сторож иногда бьет, бьет набьет часов тринадцать спросонья – не удобно – утром смеяться будут, вот он подождет минуты две, ударит раз и скажет в безмолвии ночной ограды церкви, удаленной от села, чуть не на версту: «Час назад», как будто это восклицание в самом деле могут слышать все, кто, выйдя по хозяйству из хаты, или ночуя на кожухах среди двора, на возу, или же с «Одарочкой» у вишневого сада услыхал с удивлением и, даже, с некоторым суеверным страхом тринадцать часов.