Осиное гнездо

— Я? Так же, как и вы: предал свой партийный билет огню. Знаете, огонь — символ марксизма. Сам Фридрих Энгельс завещал сжечь его труп после смерти, а пепел развеять над морем. Надеюсь, и в Москве придут тоже к определенным выводам, и сожгут труп Ильича, а то он, бедный, часто плавает в соляном растворе, чтоб сильно не издавать ароматы на весь Кремль… Я всем предлагаю разоружиться.

— Мы уже давно разоружились, — заревел зал.

12

Новоявленный слуга народа так разговорился, что Устич уже стал дергать его за рукав и что-то шептать на ухо, но Дискалюк только махнул рукой. Он уже был кто-то, а Устич еще никто. Устич понял это и в отместку крепко надавил ему на больной палец ноги носком сапога.

— Ты что делаешь, бля…? — окрысился Дискалюк.

— Закругляйся, давай. До Ужгорода двести километров, или ты хочешь здесь остаться?

— Я немного поговорю со своим народом и приду. Подожди меня в кабинете Ганича.

— Идет.

— Кто хочет — может идти, — сказал Дискалюк. Загрохотали кресла, зал поднялся, и слуги народа начали расходиться по домам. Только одна долговязая дама не покидала своего кресла, пока все не ушли. А потом поднялась, раскрыла широкий рот, обнажая почерневшие зубы, требующие ремонта.

— Пан Диськолюко! Я есть Абия Дурнишак, ваша родственница в четвертом или в пятом колене, но можно, если вы озражать не будете и в третьем: ваша мать и подруга детства моего дедушки родные сестры. Мой дедушка тоже Дурнишак с особой нежностью вспоминает свою подругу и вашу матушку тоже. И ваша покойная матушка…

— Еще не покойная, — сказал Дискалюк, — давайте короче, времени не хватает.

— Звиняйте, тысячу раз прошу пердону, пан Даксоляк. Ваша, здравствующая матушка, дай ей Бог здоровья на многие годы и долгих-предолгих лет жизни, чтоб она здравствовала и вами гордилась, поскольку, значит, таким сыном можно гордиться и я бы гордилась, если бы у меня был такой сын, — так вот и ваша матушка, дай ей Бог здоровье, ему, моему дедушке то есть, тоже нравилась. Вы представляете? Я тут сижу и думаю: а не стоит ли нам сойтись поближе? Вы только к себе меня придвиньте, а я, в знак благодарности, всякую информацию буду для вас добывать, по родственному так сказать.

— Я подумаю над вашим предложением, только больше не искажайте мою фамилию.

— Я выучу ее наизусть, клянусь. Сегодня же перед сном. Я перед сном все запоминаю, стоит мне повторить всего несколько раз.

— Ваша фамилия Дундушак? Дайте, я запишу.

— Дурнишак, Дурнишак, пан Диск…

— …калюко!

— Дурнишак, пан Калюк.

— О Боже! прошу извинить. Меня уже ждут, я не могу больше задерживаться ни минуты.

В кабинете Ганича за главным столом сидел Устич, а поодаль, наклонив головы и став на колени, как верующие перед распятием Христа, плакали три секретаря райкома партии — Борисов, Мавзолей и Антонина Недосягайко.

— Господин Устич! не оставьте бедную женщину в подвешенном состоянии. У меня трехлетняя дочка, а муж удрал в Румынию, как только началась перестройка и ни слуху ни духу. Мои внешние достоинства вы видите и можете оценить, не отходя так сказать от кассы, то есть, не отводя от меня, то бишь, от моей красоты взгляда, а душевные качества… о них могут сказать вам мои коллеги. Я не гордая, трудолюбивая, коммуникабельная и все такое прочее, — сладко запела Недосягайко. — И ублажить могу, и кафу подать, и спичку у сигары зажечь.

— Послушай, Дмитрий Алексеевич, возьми эту кошку к себе, она ласковая, — шепнул Устич Дискалюку.

— Личным секретарем, или помощником, — спросил Дискалюк. — Короче, я подумаю над этим.

— Я полностью разоружился. К черту эту Каписе. Вот мой партийный билет, я его чичас в грубку, она кажись горит. Вот, лысиной вперед… — с гордостью произнес Мавзолей.

Мавзолей Ревдитович всегда был очень осторожным, предусмотрительным человеком и если рубил с плеча, то только так для видимости.

— Иуда, — шепнул Борисов.

— Молчи, крыса, ты уже не первый секретарь, и тоже Иуда. С тебя все началось, — ответил Мавзолей Борисову.

— Ребята, не гоните лошадей. Тише едешь — дальше будешь. Скоро выборы. Изберут вас — пожалуйста. Я ничего против вас не имею, — миролюбиво сказал Дискалюк.

— Мы не привыкли к таким выборам, мы против анархии, — сказал Борисов. — Давайте оставим старый принцип: на один депутатский мандат — один кандидат. Лучше назначать депутатов, как это было в советское время, а избирать для видимости, для Запада, так сказать. Все равно избиратели будут так голосовать, как мы им скажем. Поэтому никаких двух кандидатов на один депутатский мандат. Только один и никаких гвоздей.

— А это не хочешь? — скрутил дулю Устич. — Словом, вы все втроем уходите, отправляйтесь домой, полностью разоружитесь, устройте панихиду по своему прошлому могуществу и приходите к Дмитрию Алексеевичу.

— Я уже безоружная, господин Дискалюк, — сказала Недосягайко ласково глядя на своего, как ей казалось, будущего шефа.