Осиное гнездо

— Иде ты там, Митрику? замерзнешь, простынешь, небось, ходи в комнату. Наш сыночек так обиделся на тебя, так обиделся, я не могла с ним сладить, вырвался и убег на улицу. И не знаю я, что с вами, мужиками делать, как вас сблизить. Лишь один сынишка у нас остался, беречь его надоть, а не перечить, как ты. Если он к двенадцати не возвернется, я не смогу заснуть. Опять мне придется ночью по городу шастать, постовых милиционеров расспрашивать, не видел ли кто нашего Ромку?

— А ты не ходи.

— Как не ходить? хорошо сказать: не ходи. У тебя отцовское — не материнское сердце. Было бы у тебя материнское сердце, ты бы так не говорил. Старшенького мы с тобой упустили? упустили. Не надо было его во Львов отправлять. Львов — это бандитский город: там только и знают, что убивают молодых парней, да насилуют несовершеннолетних девчонок. Раю нашу я никуда не отпущу от себя, ни на шаг. Костьми лягу, но она со мной останется. Я их грудью кормила, ночей недосыпала не для того, чтобы их убивали, насиловали анчихристы проклятые ночью на неосвещенных дорогах. Это надо же! погибать в таком возрасте. Да в этом возрасте только жить, да песни петь. Вспомни, как у нас было! Ох, ты Божечку ты мой Боже, какая я несчастная, невезучая! За что мне такие испытания в мои-то годы? Мне теперь только на диване лежать, да в потолок смотреть, но не седую голову до крови расчесывать.

Дмитрий Алексеевич не все слышал, что говорила Марунька, да и не старался слушать и осмысливать, он знал ее причитания в минуты душевного расстройства и не придавал им значения.

Вскоре вошла Рая.

— Привет моим самим дорогим людям — мам уличке и папулечке.

Она бросила портфель на паркетный пол, пнула его еще не разутой ногой, подбежала к отцу на кухню, чмокнула его в щеку, вернулась в комнату, обняла мать и уселась напротив.

— Ты чего это, мамочка с глазами заплаканными, что с тобой приключилось? Ах, ты моя хорошенькая, ну не расстраивайся, все пройдет «как с белых яблонь дым». А у меня сегодня была самая удачная репетиция за последние полгода. Наш руководитель Семен Игнатьевич сказал, что меня уже можно выпускать на сцену без дополнительной подготовки. Я играла Еву. Все были в восторге от моей фигуры. Еще, правда, надо немного похудеть, или сделать так, чтоб талия была уже. Правда, маменька, раньше корсеты носили? где бы и мне достать этот корсет. Грудь у меня отменная, сам Семен Игнатьевич сказал. Пап, хочешь взглянуть?

Она тут же сняла кофту, а лифчика на ней не было.

— Я сейчас возьму ремень и исполосую твои плечики, так что твой Семен Игнатьевич тебя не узнает, — сказал отец и бросился искать ремень.

— Пап, да ты не волнуйся. Тут ничего такого плохого нет. Наше тело это красота, но не все понимают эту красоту. Ты не путай эротику с сексом. Секс — это другое дело. Это нечто такое, от чего… куда-то летишь, летишь, и остановиться не можешь. Но только с любимым…

— Оденься сейчас же! Кто тебя научил этому? Ты и танцуешь без кофты, мне уже говорили об этом, ничего себе дочка! Хорошую репутацию создаешь отцу, спасибо. А сейчас давай одевайся. Исполосую ведь, не пожалею, не сможешь показывать свою красивую фигуру.

— Похвалил бы лучше, комплимент сказал, тоже мне мужчина.

— Я для тебя не мужчина, я тебе отец, запомни это.

Рая достала другую кофточку с пуговицами, застегнулась до подбородка, села в кресло напротив отца и устремила на него свои выразительные глаза с накрашенными веками и ресницами.

— Ну вот, такая я тебе нравлюсь? Может мне еще и платок набросить на голову, так чтоб только нос торчал, и глаза светились? Тогда ты будешь гордиться своей дочерью. Ну, скажи, не так ли?

— Я в твоем возрасте был совершенно другим.

— Ты в своем возрасте был в двенадцатом веке и, наверное, большую часть жизни прожил в прошлом, а я не собираюсь. Я тянусь к цивилизации.

— Если у тебя животик начнет расти, и ты не будешь знать, кто тебя так осчастливил, это тоже будет продукт цивилизации?

— Пап, я в подоле никогда не принесу. Сейчас уже много противозачаточных средств.

— Не расстраивай меня, дочка. Ты у нас одна. Ты хорошенькая внешне и неглупая, а мы с мамой все еще думаем, что ты целомудренная, святая. Зачем ты заводишь эти разговоры, хочешь огорчить нас?

— Не собираюсь вас огорчать, я вас воспитываю и просвещаю, потому что вы темные люди. Конечно, вы с мамой сотворили меня под одеялом, при закрытых на ключ дверях и выключенном свете, а я… я так не собираюсь.

— Не перечь отцу, как тебе только не стыдно? папочка так любит тебя. И сегодня, как только вошел, так сразу начал спрашивать про тебя. Не будь такой вредной, прошу тебя, — начала упрашивать Марунька, гладя по голове Раю.

— Ты, мама, сиди не шевелись. Дай мне поговорить с папой. Папа мужчина, он больше понимает в жизни, чем мы с тобой, дуры. Может, он меня переубедить захочет и выдвинет такие аргументы, что я сразу руки кверху.