Оскар Уайльд, или Правда масок

Между тем очень скоро Уайльд обзавелся новым почетным эскортом, который состоял из Жана де Тинана, Феликса Фене-она, Жана Риктюса, Анри Даврэ, Эрнеста Ла Женесса, Антуана… не считая преданных друзей: Росса, Тернера, Шерарда и Фрэнка Харриса. А самое главное, он познакомился с юным Морисом Гилбертом, который был его правой рукой на протяжении последних лет. В начале марта он переехал в отель «Эльзас» на той же улице, который, по его словам, был «значительно лучше и вполовину дешевле». Первый тираж «Баллады» разошелся за несколько дней. Второй вышел 24 февраля, и Уайльд попросил своего издателя дать рекламу в газеты. 19 февраля Мор Эйди опубликовал о нем хвалебную статью, а 27-го «Дейли телеграф» приветствовала возвращение Оскара Уайльда в поэзию. Вскоре вышла еще одна статья, написанная Артуром Саймонсом, которая не оставляла уже ни малейшего сомнения относительно того, кто в действительности скрывался за подписью СЗЗ. «Санди спэшл» писала: «Никогда доселе, со времен первого издания „Сказания о старом мореходе“[578], вниманию английского читателя не предлагалась столь странная, чарующая и столь мастерски написанная баллада»[579]. Уайльд разослал экземпляры своей книги Фрицу Таулову, Фрэнку Харрису и Констанс, которая, не в силах сдержать эмоций, писала: «Меня ужасно взволновала великолепная поэма Оскара, из которой до меня доходили отрывки, печатавшиеся в „Дейли кроникл“. Я узнала, что тираж разошелся в один день и что количество новых заказов все время увеличивается, а это очень хорошо, поскольку приносит деньги! Это страшное и трагическое произведение, которое заставляет плакать»[580]. Кроме того, что поэма принесла доход, она вернула Оскару Уайльду звание художника, «право гражданства», как сказал он сам. Роуленд Стронг, получив в подарок экземпляр книги, ответил восторженным письмом и с тех пор сблизился с Уайльдом, который не замедлил обратиться к нему с просьбой о ссуде. Анри Даврэ, который вел рубрику зарубежной литературы в «Меркюр де Франс», опубликовал положительный отзыв о поэме Уайльда, и тот ответил ему: «Я решил написать Вам несколько слов, чтобы еще раз повторить, насколько был тронут и удовлетворен Вашей похвалой в адрес моей „Баллады“ и Вашим вниманием к ней. Я бы очень хотел, чтобы она была опубликована в Вашем переводе»[581].

Несмотря на трагические события, которые преследовали Уайльда в течение полугода, пока он находился вместе с Бози, он не смог окончательно отмежеваться от прошлого и написал об этом Россу, который постоянно упрекал его за бурные любовные приключения, не сходившие со страниц скандальной хроники: «Напрасно на меня все накинулись из-за Бози и Неаполя. Патриот, брошенный в тюрьму за любовь к родине, продолжает любить родину; поэт, наказанный за любовь к юноше, продолжает любить юношей. Изменить образ жизни значило бы признать ураническую любовь недостойной»[582]. Память об этой любви давала ему мужество продолжать жить и преодолевать по мере сил материальные трудности, бывшие следствием его собственной безответственности. Несмотря на ренту, которую выплачивала Констанс, авторские отчисления за «Балладу», авансы, получаемые от разных издателей, он постоянно сидел без денег и вынужден был, скрывая стыд, все время выпрашивать то пять фунтов, то двести франков у всех, кто продолжал дарить ему свою дружбу.

И только «малышу Морису», обладавшему молодостью и красотой, похоже, удалось избежать таких просьб, хотя, впрочем, он при всем желании и не смог бы их удовлетворить. Уайльд договорился с Даврэ о переводе «Баллады», в работе над которым он принял активное участие, внося исправления и делая свои предложения, большинство из которых были учтены. Но энтузиазм его быстро иссяк. Резко отрицательная и грубая критика со стороны Хенли, встреча с директором «Меркюр де Франс» Валеттом, который отказался уступить требованиям Уайльда, привели его в отчаяние; наконец, сам перевод, судя по тому, что Уайльд о нем писал, не вполне удовлетворял его: «Эта вещь очень трудна для перевода, тем более что Даврэ, к сожалению, и как ни странно, никогда не сидел в тюрьме и не знает тюремной лексики (…) Мне придется просидеть над этим переводом не один день»[583]. И все же создается впечатление, что к нему время от времени возвращалась прежняя радость жизни — достаточно было пообедать с Фрэнком Харрисом у «Фуайо», прочесть благосклонную статью в «Ревю бланш» или зайти в дом Родена на Выставке 1898 года, вызвавшей у него следующие мысли: «Статуя Бальзака просто великолепна, именно так выглядит или должен выглядеть настоящий романист. Львиная голова падшего ангела, одетого в домашний халат».