Оскол(СИ)

Соглашаясь, я устраивался поудобнее и вспоминал по его просьбе что-нибудь бодрящее: бомбежку, отоварившую наш поезд под Ригой, ближний бой, из которого запомнилось только одно: штык воткнулся неожиданно легко, и я перелетел через того немца, выпустив из рук винтовку. Вспоминал и зимние радости блокадного Питера, добрую треть жителей которого можно печатать в жития святых.

Лев изредка наклонялся к машине, на миг умолкая, затем опять трещал или недоверчиво выпытывал про Геньку Сыча.

Чепуха этот ящик-гипнотизер. Еле-еле удалось не заснуть до обещанного доктором сигнала. И проваливаясь под щелканье механических зубчиков, я подумал, что уже не помню, как звали того веселого командира танка с нелепым якорем на башне. Его машина появилась на берегу, когда из всего упредзаслона, осталось живыми человек десять, и до самого Питера не было ни единой нашей части...

Забытье не было сном. Щелкали ключами минуты, проносились, механически постукивая никелем, секунды и кто-то бесчеловечно копался в мозгу, подобно старьевщику: забирая приглянувшееся и брезгливо откидывая ненужное. Иногда звенели серебряные колокольчики. Сразу тысячами. Выбивали они какую-то сложную мелодию, и все делалось красным. Один раз я проснулся. Рядом с электрическим комодом по-прежнему сидел безликий оператор, но лицо его теперь било тревогу. Он держал развернутый пергамент бумаги, что-то втолковывая доктору. Опять зазвенело красным, и волны унесли меня прочь из комнаты.

Я пришел в себя и, увидев Грюнберга. испортил ему вступление:

- Самочувствие хорошее, Лев Борисович!

Доктор хмыкнул.

- Уже понял, - он протянул стакан, - подкрепитесь.

Внутри было что-то вкусно-холодное, которое я с удовольствием выпил, после чего протянул заискивающе:

- Покурить бы.

- Угу. Водки, марафету и девочек.

- Ну, а чего! Все у вас есть. Спирту много, "дури" тоже, наверное, хватает - и порошком, и в ампулах. А девочек я видел - дохлого поднимут. Все бы вам прибедняться.

Лев опять хмыкнул и присел на кончик матраца.

- Вы, я вижу, исцеляетесь прямо на глазах.

- Служу трудовому народу!

- Не сомневаюсь, но хотелось бы направить вас на службу, таки, будучи уверенным...

- А что, у вас есть сомнения?

- Так, мелочи. К примеру, что там за чепуха о призраках детства?

- Все-таки нехороший вы человек, Лев Борисович. Спящего допрашивать. Это ж надо! Ну, мало чего покажется в темноте со страху. Мы все тогда хорошие были.

- Чч-ч-о-ррт, не получилось! - доктор выругался, а оператор-манекен, вскочил с табурета и уставился на Грюнберга пуговичными глазами. - Давай-ка, старлей, все начистоту. - Лев Борисович щелкнул серебряным портсигаром с медведем на крышке, мы закурили, и я честно рассказал всю историю с Генкой, которую так и не вытравила из памяти докторова машина.

- На свете много, друг Горацио, такого, чего не снилось нашим мудрецам. - Лев забарабанил пальцами. - Ну, а сами вы, что думаете?

- Мы, материалисты, народ плечистый, не запугать нас силой нечистой.

- Тоже неплохо. Вижу, это происшествие особо вас не гнетет, лейтенант.

- Старший лейтенант. Я ведь вас фельдшером не называю.

- В каком смысле?

- Ну, это старая армейская шутка, что старший лейтенант значительно умнее просто лейтенанта.

- А, ну да. Получается логическая цепочка... Скажите, а подполковник значительно умнее старшего лейтенанта?

- Дистанции огромного размера.

- Вот и слушайте тогда со всей серьезностью. Ваш случай, хотя и редкое, но встречающееся массовое помрачение сознания. Возможно под действием галлюциногенного газа. К тому же организм, ослабевший без полноценного отдыха и питания. Как следствие - ураганное расстройство деятельности некоторых долей головного мозга. Вы меня понимаете?

- Честно говоря, не очень.

- Плохо!

Доктор опечалился, но радикальных мер принимать не стал.

- Бехтерев не помог, попробуем Осипова, - непонятно произнес Лев Борисович, и вскоре меня определили в общую палату, разрешив прогулки на свежем воздухе в парке, единственном из уцелевших свидетельств былой гордости научного учреждения.

В клинике было раньше три смежных здания, шикарный вестибюль, отделанный голубоватой кафельной плиткой, тенистую аллею, начинающуюся сразу от ворот и теряющуюся далеко внизу около фонтанов. Три года назад заложили отдельный корпус.