Осколки

— Не, — ответил тот, что заорал на товарища, — ты это, слазь, а мы уж тебя оприходуем.

Я возмутился.

— Что за пошлые намеки, сударь? Я, между прочим, приличный мужчина, и до свадьбы ни-ни, так что даже не смейте предлагать мне нечто подобное!

— Чаго? — он ошарашенно замер.

Я встал на краю и повернулся к ним, театрально прикрывая лицо тыльной стороной ладони.

— Прощай, любовь моя, я тебя никогда не забуду!

Всхлипнув, я оттолкнулся ногами от купола и прыгнул вниз, истерично хохоча и прокручивая в памяти их ошалелые лица. Вот идиоты!

Только через секунду я вспомнил, что нахожусь в свободном полете.

— Ой-е!

В последний момент я успел ухватиться руками за выступающий флагшток и резко выдохнул, когда руки резко дернуло вниз. Холхост тебя побери, да тут чуть не произошла расчлененка! Вот смеху то было бы: труп лежит внизу, а руки, стискивающие железяку, торчат из стены.

Я огляделся. Окно Мориса располагалось прямо передо мной — в двух-трех метрах, — и отсюда я даже мог видеть его черную сгорбленную фигуру, корпящую над десятком разбросанных по столу распечатанных писем.

Крякнув от усилий, я дернулся вперед и бесшумно уцепился пальцами за подоконник.

Я ударил по раме. Окно с хлопком раскрылось, и в комнату тут же хлынул морозный воздух, из-за чего все свечи потухли, и его покои мгновенно погрузились во мрак (луна светила с другой стороны).

Я залез внутрь и застыл у раскрытых штор, упиваясь своей властью.

Нет, Волк внутри меня не делал мое зрение каким-то специфическим, но вот зрение Мориса во мраке оставалось желать лучшего. Использование слабостей врагов — главное правило победителя.

— Кто здесь? — Морис на удивление спокойно поднялся со стула.

Я молчал, слегка ухмыляясь.

— Где ты?

— Я везде.

— Твои глаза светятся, ублюдок. Я вижу, что ты стоишь у окна!

Черт!

— Да? Ну ладно?

Я раздул тлеющую лучину и зажег одну из свечей.

— Рейнгольц? — я прямо таял, слыша его идиотский удивленный голос.

— Да, дорогой, это я!

Морис рухнул на стул, потирая лоб дрожащими бледными пальцами.

— Нет, этого просто не может быть…

— Может, дуся, может, — я придвинул к себе стоящий у шкафа пуфик и сел, закинув ногу на ногу. — Как видишь, Йен Рейнгольц умеет выживать и эффектно появляться.

— А ты обнаглел, — он поморщился. — Раньше бы ты себе такого не позволил. Я бы не позволил.

— Смерть меняет людей, — пожал я плечами.

Лицо церковника приобрело привычный вид. Если он и был удивлен моим возвращением в этот мир, то не очень-то и долго.

— Не-е-ет, — протянул он. — Ты не изменился, Адам, ни капли. Все такой же великовозрастный ребенок, изображающий из себя шута и рыдающий по любому мелкому поводу. Я забыл это слово, — он нахмурился и задумчиво постучал по подбородку. — Вот. Нытик!

Я скрипнул зубами. Да, теперь его влияние заметно слабее, но все равно рисковать не стоит. Что я их, не знаю, что ли? Сначала улыбаются, улыбаются, а стоит отвернуться — и нож в спину. Морис же — отдельная тема. Он в десять раз умнее, в сто раз хитрее и тысячу раз подлее любого обычного священника, а всякие подлянки подсовывает лучше любого мастера-вора.

— Итак, дружище, я пришел тебя убить.

— Ха! Серьезно? Ты забыл, чем кончились твои последние шесть раз?

Я почесал губу острием костяного ножа.

— Блин. Я просто хочу, чтобы ты сдох. Разве я многого прошу?

— Ничего не достается просто так, без усилий. Чтобы отправить меня в мир иной, тебе придется хорошенько постараться, Рейнгольц, а зная тебя, насчет этого я могу не волноваться. Ты, Адам, обладаешь просто удивительной способностью портить все, за что берешься. Даже погибнуть толком не смог.

Я цокнул языком.

— Кстати об этом. Чего ты такого наплел девчонке, что она додумалась меня пристрелить?

Морис усмехнулся.

— Что, предлагаешь мне предсмертную исповедь?

— Именно.

— Как хочешь, — он совершенно невозмутимо пожал плечами. — Но в ответ ты расскажешь мне, как и кто тебя воскресил. Идет?

Вздохнув, я почесал затылок и через секунду кивнул.

— Все равно ведь мертвецы не рассказывают сказки, так чего ж скрывать? Только я тебе все равно не верю. Откуда мне знать, что ты не наплетешь всякую хрень?

— Тот же вопрос.

— Принято. Чур, ты первый!

— Ей богу, Адам, как в яслях.

— Что поделать, а мое слово первое. Давай, давай, крути болванку, задница ты черномазая.

Морис поморщился, как будто я только что отрыгнул на его любимые туфли, но свой рот все же раскрыл и признался:

— Я всего лишь сказал ей, что ты Волк. Представляешь, Адам, а мать нашей страдалицы когда-то давно скушали именно Волки. Какое совпадение, да? В общем, особо думать мне не пришлось: я натолкнул ее на мысль и предложил другого учителя, а она все сделала сама.

Я потер щеку и поднял палец вверх.

— Есть всего лишь два весомых «но»: тогда я еще не был Волком (Холхост тебя подери, Морис, ты ведь сам любил меня этим донимать!), да и другого учителя назначить нельзя. Последний вопрос мы, между прочим, обсуждали как раз перед моим… смертью.

— Она-то этого не знала. А о том, что ты даже среди своих ущербный, Адам, ты ее, увы, не предупредил. Кстати, ты сказал — я цитирую! — «еще не был». Значит, сейчас ты уже «был»?