Осколки небес

И вот тут Азариил ощутил, как в нем разгорается незнакомое доселе чувство, как оно закипает и клокочет внутри, как застилает взор багровой пеленой. Впервые в жизни, поддавшись искушению, он впустил в себя злость. И обнаружил, что в глубинах человеческой ярости сокрыт поистине неисчерпаемый источник сил.

Он сам не осознал до конца, что произошло. Мгновение назад корчился в пыли, — и вдруг оказался твердо стоящим на ногах. Был удар или нет — бог весть, только Белфегор, воспарив над полом, пересекла зал и обрушилась прямо на алтарь. Младенца смело с жертвенника. Сосуды с душами опрокинулись, покатились и один за другим стали соскальзывать на пол. Сухой треск лопнувших амфор разнесся по церкви:

Хлоп!

Крак!

Бах!

Осколки рассыпались яичной скорлупой и со свистом принялись морщиться, корежиться, истончаться. Над ними заклубились, медленно вытягиваясь ввысь, очертания человеческих тел. Мутные, грязные и кривые, они заныли и застенали.

— Нет! — заорал Мастема, отшвырнув от себя Хранителя — тот врезался в иконостас и мигом развернулся, но нападать повременил. — Держите их. Не дайте им улизнуть!

Обезумев, он бросился подбирать остатки разбитых вессаонов, и демоны последовали его примеру: загудели, забормотали свои богомерзкие заклинания, опутывая освобожденные души наспех сотканными сетями.

Видимо, догадавшись, что толку от удерживающих ритуалов теперь не будет, Мастема выпрямился, воздел руки и заорал — на сей раз призывая силы ада в помощь Аваддону. Голос громовым раскатом прокатился под крышей, завибрировали стены, посыпались на пол оставшиеся оконные стекла. В земле зарокотало, земля с утробным урчанием содрогнулась.

Хранитель окутал душу Андрея текучими, тонкими крыльями и повлек прочь от жертвенника к телу на столбе. Азариил, позабыв о боли, как мог, расправил крылья и подхватил Варю — та вцепилась в него и, кажется, продолжала бормотать какие-то молитвы.

— Стоять! — на пути вырос Асмодей. — Отсюда только одна дорога — в ад!

— Беги, — шепнул Азариил праведнице и дотронулся до ее виска. — Прозрей и беги!

У Вари округлились глаза — неужели и впрямь прозрела?! Неужели получилось? Значит, силы возвращались. Испуганно пятясь, она обогнула почерневшего от злобы бывшего серафима и ринулась к столбу; ей теперь открылось невидимое: и Хранитель со сверкающим мечом, и чистая душа брата…

Асмодей не стал впустую сотрясать воздух, увлекаясь пафосными речами и трубя о намерениях. С молчаливой звериной яростью он нанес удар. Адская сила хлестнула по лицу, и Азариил отшатнулся. Раскинув руки, едва устоял — и тут же новый выпад сшиб его с ног. Крылья, казалось, превратились в месиво из перьев, крови и перемолотых костей, чудовищная боль лишила зрения. Ощупывая пол, словно слепой новорожденный котенок, он поднялся на колени, упираясь руками в пол. Следующий удар раскрошил ребра. И в мутной пелене едких слез, текущих по щекам от нестерпимой боли, Азариил вдруг увидел подкупольное пространство: сумрачное, снежно-ветреное, наполненное восстающей из земных недр нечистью. А позади тьмы, кишащей тварями, на размокшей штукатурке — тусклые, поблекшие лица святых.

— Помогите, — отчаянно выдохнул он, на миг зажмурившись. — Ради нее в последний раз — помогите!

Почудилось, или лица действительно просветлели?..

— Пора развоплощаться, — припечатал Асмодей, возвышаясь над ним с серпом в руке. — Эта жалкая пародия на тело — единственное, что удерживает тебя от падения в преисподнюю. Даже крылья вещественные, с перьями, с костями — какая мерзость. Ты сам себе не противен?

— Ты все равно проиграл, — отозвался Азариил, пытаясь подняться. — Бог допустил мое падение, чтобы душа могла очиститься и вернуться на Небо. И никакие дьявольские козни ей уже не страшны…

— Пожертвовал собой ради убогого человечишки? — хмыкнул демон, хотя сквозь издевательскую ухмылку вовсю перло бешенство. — Ну-ну. Теперь у тебя впереди вечность, чтобы упиваться собственным героизмом и всем рассказывать, как победоносно ты загремел в ад.

— Я ни о чем не жалею.

От этих слов демона буквально перекорежило, и стало ясно, что терпение его истощилось.

Стремительным ударом лезвие вонзилось в грудь. Оборвалось телесное существование, и под ногами разверзлась ненасытная, огнедышащая утроба преисподней.

* * *

Сквозь узкие щелочки век во мрак пробился туманный лучик света, будто капля молока упала в тухлую, стоячую воду черного пруда. Упала — и медленно растворилась. Вокруг гудело. Что-то монотонно и тяжело бухало, и все кругом содрогалось. Андрей ворочался, изнывал от жара, тревоги и мучительно дурноты, но лишь спустя вечность стал понемногу осознавать себя — и боль, грызущую, ломающую, палящую тело. Размеренное натужное буханье оказалось сердцебиением, мутные белые всплески — сиянием. Сделав над собой усилие, он наконец разлепил веки.