Читаем Осколки памяти полностью

В те годы стала появляться общемировая тенден­ция: баскетбол неуклонно "подрастал", поэтому в сек­цию набрали рослых ребят, в основном новичков, мно­гие из которых никогда не держали в руках мяча. Я им всем до коленок, между ног у них мотляюсь, бегаю - мячи развожу. Работы много, мокрый всегда, хоть вы­жимай, а результата никакого, и вскоре игра потеряла для меня всяческий интерес и смысл, я взмолился: "От­пустите!"

Пришла зима, и ответственный за физкультуру на филологическом факультете Шейнеман однажды подо­шел ко мне и говорит:

- Ну что мне делать? Девушек я набрал, в вот парней нет. Игорек, пройди на лыжах.

Ну, я и прошел. Так прошел, что тренер-лыжник - сразу меня к себе. Стал я тренироваться в лыжной секции. А летом, чтобы не прекращать тренировочной цикл, лыжники переходили кто на велосипед, кто в легкую атлетику. Велосипедисты горбатые ездят, скрюченные все - не нравилось мне это. Оставалась легкая атлетика.

И тут случилось чудо.

Моя сокурсница Таня Тимощук как раз в это время собралась замуж за выпускника Института физкультуры, ма­стера спорта по ходьбе Володю Кушнарева, которого распределили на кафедру физкультуры и спорта БГУ. На свадьбе у них мы познакомились, подружились. Он мне и говорит:

- Пойдем, пробежимся - тебе ж надо форму поддер­живать.

- Пойдем.

Побежали. Да только я бегу, а он идет. Я бегу, а он идет. Интересно...

Говорю:

- Покажи, как ты шагаешь. Ясно.

- Давай, давай, попробуй. О, хорошо! Так. Молодец! У тебя длинный шаг. Прямо как мой!

И стали мы с ним вместе бегать.

А когда пришли уже на стадион, он проделал такую штуку: появился разрядник из Гродно, и Володя предло­жил мне пройди с ним кружочек.

Мы пошли, но я, кроме его пяток и задницы, ничего не видел. Заело, обидно стало.

- Это спецтренировки, - пояснил Володя.

Так Володя Кушнарев стал моим первым тренером, который и втянул меня в спортивную ходьбу. Придем, бывало, с ним из-под Минска, зайдем к нему, капусты квашеной с картошкой и хлебом наедимся - и порядок. С нежностью вспоминаю я о Володе, он хороший был, это была настоящая дружба.

А потом он меня выставил на городское первенство вузов, а я возьми, да его и выиграй. И уж, коль на эту сту­пеньку поднялся, слезать не захотелось...

Спорт - это...

Дома постоянно звучала спортивная тема: то Игорь на тренировку, то Игорь на соревнования, то Игорь на сборы...

Собирался я на городские соревнования, и вдруг дедуня говорит:

- Игорек, возьми меня, я хочу посмотреть, что это такое, ваш спорт.

- С удовольствием, - говорю, тем более что по ре­зультатам соперников я видел, что первенство города выиграю.

Посадил я дедуню на трибуне, вокруг него - друзей, чтоб заботились, чтобы пивка принесли ему, а сам на старт пошел. Жарко было. В жару обильно выделяется слюна, плюешь очень много. Выиграл я, помылся в душе, вижу: дедуня благополучно сидит и около него мои при­ятели.

Я к нему. Говорим о том о сем, а он меня все не по­здравляет.

Пошли мы с ним пешком домой. Молчит дедушка, насупленный идет, о чем-то размышляет напряженно. "Ну, - думаю, - сейчас скажет - расплачусь" (дедуня мог сказать хорошо).

И вдруг он говорит:

- Ну, что ж, теперь я точно знаю, что такое твой спорт.

- И что же это?

- А это хитрая штука: умные сидят в теньке, пиво пьют и смотрят, а глупцы перед ними бегают, изнывают, плюются всю дорогу. Вот это и есть спорт.

- Нет, дедуля, ты не прав.

- Ладно, я знаю, что это тяжело, знаю, что трудно, я все понимаю, но ты меня не переубедишь.

Мал золотник, да дорог

У белорусской сборной по метанию молота и спортивной ходьбе на марафонскую дистанцию был со­вершенно фантастический тренер - Евгений Михайло­вич Шукевич, чуть седенький, моего росточка, тонень­кий. Как он учил этих огромных мужиков молот метать, я понять не мог и сейчас не понимаю! Я же пробовал метнуть: это такая штука, которую если сильно раскру­тишь, едва вслед за ней не улетаешь.

Евгений Михайлович кроме этих больших тяжеловесов-метателей тренировал еще и двух ходоков-марафон­цев: опытного Валю Иванченко и меня.

Какие прекрасные люди были! Как к сыночку отно­сились. Вот мне сейчас так много лет, но я их всех помню: и Володю Кушнарева, и Евгения Михайловича Шукевича, и Валю Иванченко.

Не на того напали

Как-то после тренировки мы, бегуны сборной респуб­лики, своей кучкой последними выходили из манежа ста­рого Института физкультуры, что на площади Якуба Коласа. В то время там строилось все, ремонтировалось, территория была огорожена забором, и мы шли вдоль него по дорожке. А впереди нас шагал чемпион мира по метанию молота Миша Кривоносов, только что устано­вивший мировой рекорд.

И видим, около Миши вырастают три фигуры и ведут они себя так, что издалека очевидно: намерения у них нехорошие, грабить будут.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное