Читаем Осколки памяти полностью

Однажды он позвал меня к себе домой. "Вот сейчас тебя накормлю", - говорит. И я смотрел, как он жарил яичницу.

Толя Черкасов удивительный человек был. Странное состояние души и ума сейчас у меня: это не воспоминания, это рассказ о том, что было как будто вчера. Столь, значит, впечатлили, столь запомнились сту­денческие истории.

Были сборы недолги...

Осколки памяти университетской жизни особенно живо рисуют перед глазами кафедру военной подготов­ки, где были потрясающие мужики - каждый достоин если не романа, то повести уж точно.

Был такой майор Сухов. Строил всех в аудитории, усаживал и говорил: "Если у вас по военному делу вдруг возникают вопросы, прошу задавать".

Я поднимаю руку.

- Вопрос задавайте. Только прежде нужно доло­вить, кто задает вопрос.

- Студент Добролюбов...

- "Студент" отставить. Вы - курсант. Еще раз.

- Курсант Добролюбов имеет желание задать во­прос.

- "Имеет желание" вычеркните (вы, журналисты, знаете, как это делается), после чего четко формулируй­те свой вопрос, курсант Добролюбов.

- Товарищ майор, скажите, пожалуйста...

- "Скажите, пожалуйста" отпадает. Повторите все сначала по-военному.

- Курсант Добролюбов. Товарищ майор, из чего со­стоит лопата?

- Вопрос понял. Садитесь, курсант Добролюбов. Всем внимание, запишите. Отвечаю. Лопата состоит из собственно лопаты и деревянного придатка. Курсант Доб­ролюбов, понятно?

- Понятно.

- Вы записали?

- Не поспел: упивался ответом.

- Сядьте и у соседа перепишите.

Бац! Бац! - и в точку

Военная кафедра университета состояла из отделе­ний артиллеристов и пехотинцев. В артиллерии были, конечно, математики, физики, химики - представите­ли точных наук, а все филологи, историки, философы - это была пехота. Вдруг бабах! Приказ: отделения объ­единяются, и нас - филологов, среди которых кое-кто арифметику-то еле-еле в школе осилил, перебрасывают в артиллерию, а это серьезная, тонкая наука, построен­ная на сложных математических расчетах. Ничего не было понятно на занятиях! Если бы танк на тебя в упор ехал, а ты из "сорокапятки" в него целился, так, может и попал бы, здесь же была стрельба с закрытых огневых позиций, когда ты находишься где-то, а цель далеко, совсем в другом месте, и все зависит от точности твоих калькуляций. Жуть! Ну, просто жуть была.

Но приспособились как-то и к пушке-гаубице, на ко­торой нам все объясняли-показывали, и к лафетам, а ког­да что письменное задавали, выручали математики, ге­ниальные ребята, наше дело было списать - все сходило с рук, все шло ничего, можно было жить.

Неожиданно в один прекрасный момент мы узнаем, что будут летние стрельбы, на которые в качестве прове­ряющих соберутся не только генералы и полковники на­шей кафедры, но и представители штаба Белорусского во­енного округа.

Объявляют: "Все отправляемся на полигон в Колодищи, проведем там перед стрельбами ночь под откры­тым небом, чтобы вы почувствовали себя солдатами, ощутили трудности армейских будней и необходимую собранность красного бойца!" (Ну, ясно: чтоб с утра, пока начальство не подъехало, быстрее отстрелять).

Я своему другу Сашуне Картузову говорю:

- Саша, я вот что думаю: надо купить две бутылки водки.

- Почему две?

- Объясняю, Не просто тебе и мне, иначе мы будем хороши разве что для стрельбы в направлении лунной по­верхности. Одну бутылку, конечно же, выпьем перед сном на полигоне (спать-то на земле), а вторую припрячем. Ут­ром, когда проснемся, сразу попытаемся среди здешних солдатиков отыскать нужного нам "профессионала".

Просыпаемся. Все начинают приводить себя в по­рядок, готовятся к стрельбам. Наши университетские чины уже наверху, на вышке, и в громкоговоритель ко­мандуют: "Приготовиться Картузову и Добролюбову!" Понятное дело: как самые умные, Добролюбов и Карту­зов стреляют первыми, пока начальство из штаба не прибыло.

Я быстренько туда-сюда, смотрю - парень, предста­витель Средней Азии, чешет в галифе на ногах "колесом". Останавливаю его:

- Брат, срочно нужен расчетчик!

- Так я тут этим и занимаюсь, - говорит он.

- За бутылку сделаешь?

- Вопросов нет!

Ему это все было, как семечки, он на память уже знал, куда нужно стрелять. Бутылку за пояс - и ныряет в блиндаж. Мы заходим вслед за ним,

"Готовы, Картузов и Добролюбов?" - "Готовы!"

И вдруг-тишина... Какое-то замешательство.

Выглядываем с Сашей оттуда: едет штаб, много на­чальственных машин. Заменить нас уже нельзя!

После паузы:

"Повторяю вопрос. К стрельбе готовы?" - "Готовы!"

В присутствии вышестоящих генералов наши дают команду: но местный умелец уже все рассчитал и выда­ет ответ. Мы по громкой связи передаем наверх коорди­наты выстрела и слышим: "Огонь!" Бабах! Ответ: "Попа­дание точное. Цель поражена".

Кафедра там наверху зашевелилась, не верит своим глазам.

"Выстрел второй. Приготовиться! -уа, -уа, -уа, -цать, шестнадцать, восемнадцать!.." "Двадцать восемь, я знаю", - говорит нам солдатик. Мы отвечаем. Выстрел... бабах! "Цель поражена",- снова объявляют. -

Два выстрела - и две "десятки", еще бы цель не была поражена!

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное